Дюнуа. В Англии есть. А теперь ответьте-ка мне: кто из вас хоть пальцем пошевельнет, чтобы спасти Жанну, если ее захватят? Я скажу первый, от имени армии: с того дня, когда какой-нибудь годдэм или бургундец стащит ее с седла и его не поразит гром небесный; с того дня, когда ее запрут в темницу и святой Петр не пошлет ангела раскрошить в щепы решетку и запоры; с того дня, когда враг убедится в том, что ее можно ранить, как и меня, и что непобедимости в ней не больше, чем во мне, — с этого дня она будет стоить для нас меньше, чем любой солдат. И я ни одним солдатом не пожертвую для нее, хотя от всего сердца люблю ее как товарища по оружию.
Жанна. Я не виню тебя, Джек. Ты прав. Если бог попустит, чтобы меня разбили, я буду стоить меньше любого солдата. Но, может быть, Франция захочет все-таки заплатить за меня выкуп — из благодарности за то, что бог сделал для нее моими руками?
Карл. Я тебе сто раз говорил: у меня нет денег. А с этой коронацией, которую ты сама затеяла, пришлось опять влезть в долги, и это тоже все вылетело, до последнего грошика.
Жанна. Церковь богаче тебя. Я уповаю на церковь.
Архиепископ. Женщина! Тебя повлекут по улицам и сожгут на костре, как ведьму.
Жанна
Архиепископ. Пьер Кошон знает свое дело. Парижский университет недавно сжег женщину. А знаешь, в чем была ее вина? Она говорила, что все, что ты сделала, правильно и угодно богу.
Жанна
Архиепископ. А вот сожгли!
Жанна. Но вы-то знаете, что она говорила правду. Вы не позволите им сжечь меня?..
Архиепископ. А как я этому помешаю?
Жанна. Обратитесь к ним от имени церкви. Ведь вы же один из князей церкви. Я ничего не боюсь, если вы осените меня своим благословением.
Архиепископ. У меня нет благословения для тебя, пока ты пребываешь во грехе гордости и непослушания.
Жанна. Ну как вы можете это говорить?! Я совсем не горда, и непослушания во мне никакого нету. Я бедная простая девушка, ничего не знаю, даже читать не умею. Откуда у меня взяться гордости? И как можно сказать, что я непослушна, когда я во всем слушаюсь моих голосов, потому что они от бога.
Архиепископ. Голос бога на земле один — это голос воинствующей церкви. А все твои голоса — это только отзвуки собственного твоего своеволия.
Жанна. Неправда!
Архиепископ
Жанна. Я не говорила, что вы лжете. Это вы все равно что сказали про мои голоса, будто они лгут. А в чем они до сих пор солгали? Ну, пусть вы в них не верите, пусть даже это только отзвуки моего собственного здравого смысла, — но разве неверно, что они всегда правы, а ваши земные советники всегда не правы?
Архиепископ
Карл. Да это же старая история: она одна права, а все остальные ошибаются!
Архиепископ. Так слушай, что я скажу, и пусть это послужит тебе последним предостережением. Если ты будешь погибать оттого, что собственное разумение поставила выше руководства духовных своих пастырей, церковь отречется от тебя и предоставит тебя той участи, какую ты навлекла на себя своим самомнением. Дюнуа уже сказал тебе, что если ты вверишься воинскому своему тщеславию и пренебрежешь советами своих начальников…
Дюнуа
Архиепископ. То армия отречется от тебя и не окажет тебе помощи. А его величество король уже сказал, что у него нет средств платить за тебя выкуп.
Карл. Ни одного сантима.
Архиепископ. Ты останешься одна — одна как перст! — со своим тщеславием, своим невежеством, своей самонадеянностью, своей кощунственной дерзостью, коя побуждает тебя все эти грехи называть упованием на бога. Когда ты выйдешь через эту дверь на солнечный свет, толпа станет приветствовать тебя. Они принесут тебе маленьких детей, они приведут больных, чтобы ты их исцелила, они будут целовать тебе руки и ноги и сделают все — бедные неразумные души! — чтобы вскружить тебе голову и воздвигнуть в тебе то безрассудное самомнение, которое приведет тебя к погибели. Но и в этот час ты будешь одна, ибо они не спасут тебя. Мы — и только мы — можем стать между тобой и позорным столбом, у которого враги наши сожгли ту несчастную женщину в Париже.
Жанна