И г о р ь. Я-то что, я, может, еще под суд пойду, вот что. И из кандидатов выгонят. И завод — прощай!
Ш у р а. Ну подожди, мама придет, она позвонит директору. Ведь это с тобой первый раз, тебя простят.
И г о р ь. Простят? За то, что чуть не сорвал выпуск миллионного мотора, осрамил бригаду.
Ш у р а. Что дальше?
И г о р ь. Завербуюсь на Шпицберген, на Грумант. Там знаешь какие они в рудниках деньги заколачивают! Или в китобои подамся. Полгода отработаю, большой навар привезу…
Ш у р а. Никуда вы не поедете.
И г о р ь. Почему это?
Ш у р а. Потому что я вас не пущу.
И г о р ь. Ты?
Ш у р а. Да, я, сыроежка. Не отпущу, и все.
И г о р ь. Пожалела?
Ш у р а. Слушай, Игорь, ты меня не выдавай. Я провалилась в Плехановский, недобрала одного балла.
И г о р ь. Окончательно?
Ш у р а. Да. Уже и списки вывесили, я видела.
И г о р ь. Что ж теперь делать? На вечерний пойдешь?
Ш у р а. Вроде уже поздно.
И г о р ь. Ну, ты не парень, тебя в армию не возьмут. А ты не выдумала? Чтоб меня утешить.
Ш у р а. Не выдумала.
И г о р ь. Нет счастья! Ты не расстраивайся.
Ш у р а. А я совершенно не расстраиваюсь. Я как-то всю жизнь живу в ожидании чуда. Я и в комсомол поступила — давно это было — еще в восьмом классе, ну, думаю, сейчас чудеса начнутся. А когда в лагерь пионерский в первый раз поехала, все девочки из нашего отряда спят, а я все в окошко гляжу — чуда жду, а его нет.
И г о р ь. Так и нет?
Ш у р а. Только когда ложусь, на ночь почитаю немного, а потом зажмурю глаза… Ну, приди, говорю, чудо, приди!
И г о р ь. Какое оно чудо? Какого цвета?
Ш у р а. Вот как это небо за окном. Как полет Аэрос…
Что ты, что ты, Игорь?
И г о р ь. Ну, не хочешь, не надо.
Ш у р а. Нет, я хочу, я очень хочу. Только не так… Я еще никогда в жизни не целовалась. Только когда в восьмом классе с одним мальчишкой из девятого «А», но мне что-то не понравилось… У него изо рта плохо пахло. Убери руки.
И г о р ь. Ты что, дурочка?
Ш у р а. Ага. Я еще маме скажу, знатной фрезеровщице, она тебе накостыляет.
И г о р ь. Испугала.
Ш у р а. Между прочим, ты «Дворянское гнездо» читал? Не кино, а книгу.
И г о р ь. Естественно.
Ш у р а. Вот я Лизу Калитину очень хорошо понимаю. Прекрасно. Между прочим, она из-за любви в монастырь пошла. На всю жизнь. Тоже, наверно, по-твоему, сыроежка. А у нее никакого другого выхода не было. Понял?
И г о р ь. Не совсем. А ты лучше сними очки. Как-то странно смотреть на тебя в очках. Блестят они.
Ш у р а. Пожалуйста. Только я тогда ничего не увижу, все, как в тумане. У меня плохое зрение.
И г о р ь. Вот тогда, может, и прозреешь.
Ш у р а. На, держи очки! Или, знаешь, надень ты их. Тогда ты тоже будешь плохо видеть и мы сравняемся. Надел?
И г о р ь. Готово.
Ш у р а. Ну, теперь рассказывай, какая я?
И г о р ь. Сперва ты.
Ш у р а. Ну пожалуйста, пусть я.
И г о р ь. Докладывай.
Ш у р а. Ты оранжевый весь, в черном трико, в красной фуражке, в руке у тебя маленький хлыстик, ты им не бьешь — только взмахиваешь, и сразу все звери: белки, слоны, леопарды, кенгуру — бросаются к зажженному обручу, прыгают через него, лают, напевают, прищелкивают. А ты поднимаешь руки вверх и раскланиваешься перед публикой. Снимаешь фуражку. Бросаешь в воздух. Трамплин под тобой пружинит, ты подпрыгиваешь, делаешь тройное сальто на батуте… Глупый ты, ох, какой ты глупый, Игорь! Ну зачем ты запрокинул мою голову, облапил, хотел поцеловать? А я бы сама тебя поцеловала, и вышло бы гораздо красивее. Хорошо видишь в моих очках?
И г о р ь. Ни черта.
Ш у р а. Вот и я плохо, как в тумане… А музыку слышишь?
И г о р ь. Не слышу.
Ш у р а. А ты прислушайся. Когда музыка, главное — не спугнуть ее.
Х о р в л ю б л е н н ы х.