Пьесы

Ш у р а (говорит тихонько, ни к кому не обращаясь). Если бы ты знал, как я была влюблена в тебя, когда ты первый раз появился у нас в доме. Пришел к маме по какому-то делу… Я как увидела тебя, сразу… А потом ночью все вспоминала, думала… Как ты на границе, по берегу с отрядом. Или как в футбол играешь. Словно вихрь бежишь к воротам противника. А это знаешь что? Это Симонов монастырь. И набережная… С этой стороны Симоновская, а с этой Дербеневская… Мы живем, как бы на полуострове, с трех сторон нас омывает вода… Ну, скажи что-нибудь. А то я все говорю, говорю, а ты все молчишь…

И г о р ь. Теперь, значит, уже не влюблена?

Ш у р а. Нет. Чуть-чуть осталось. На самом донышке. Но ведь ты сам виноват, Игорь. Тебе это до лампочки. Даже не до лампочки, а до той вон звезды. Видишь звезду?

И г о р ь. Очки мешают.

Ш у р а. А я вижу… У меня нет очков, тебе отдала… Скажи, Игорь, только откровенно, не лги, почему ты не расстроен? Почему не плачешь, не ешь землю в отчаянии?

И г о р ь. Вот еще!

Ш у р а. Знаешь, кто такая была Лисинова? Люсик Лисинова?

И г о р ь. Старуха какая-то. Ее именем улицу назвали. Вроде Клары Цеткин.

Ш у р а. Когда ее убили в ноябре семнадцатого года, ей было девятнадцать лет.

И г о р ь. Слышал лекцию.

Ш у р а. А ведь она действительно жила, сражалась, перевязывала раненых, была связной, училась в Коммерческом училище, куда меня сегодня не приняли. Она писала письмо сестре: «…сейчас весна и самая настоящая, какой у нас отродясь не было. Она здесь какая-то стихийная, все забирает под свою власть, солнечная, везде проявляющаяся, властная… Нужно, необходимо сделать что-то такое большое, невероятно огромное, грандиозное…» И еще она писала: «Ох, какие колокола сегодня были! Мы пошли на Москву-реку и долго стояли на мосту, и казалось, что мне река что-то хочет сказать, она теперь могучая, широкая, грозная…» А когда ее убили юнкера и к ней подбежали рабочие, она, умирая, сказала: «За меня не бойтесь…» А ты — старуха… Какая-то старуха…

Издалека возникает песня.

Игорь, скажи, ты бывалый солдат… Могут два человека любить друг друга? А потом разойтись на идеологической почве? Или даже убить, как, например, Любовь Яровая? Или это только в кино и на сцене? Я как-то в классе, что-то на меня нашло, вдруг на уроке по литературе сказала, что хотела бы умереть за революцию. Кто-то засмеялся, а учительница сказала: «Ничего смешного нет, она излагает свои литературные впечатления. Витрищак, выйди из класса!» Вот и все.

И г о р ь. Совсем девчонка!

Ш у р а. Я пошла тогда в Институт Вишневского, аккурат в доме на Краснохолмской газ взорвался. Пришла в службу крови, говорю: «Возьмите у меня». — «Какая группа?» — «Вторая», — говорю. — «Нам как раз вторая нужна. Сколько вам?» — «Восемнадцать», — говорю, а мне тогда и шестнадцати не было. Ну, взяли. Весной опять давала. Но теперь уж по закону… Как ты сказал? Девчонка? Эх ты, бакенщик!

И г о р ь (смеется). Бакенщик — это который по реке на лодке ездит, бакены зажигает.

Ш у р а. Сбрей. Неприятные. Как у Евгения Онегина. Отдай очки. Ну вот, сразу оба хорошо стали видеть. Ну вот мы и вернулись домой.

Снова комната. И снова день. И все на своих местах, как и было.

Ты рад, что путешествие окончено? Честно?

И г о р ь. Не знаю.

Ш у р а. И еще у меня к тебе просьба. Давай больше не встречаться. Тебе не надо, а мне вредно. Хочешь, на прощание скажу? Ведь это я из-за тебя на экзамене провалилась. Начинаю готовиться к экзамену, а из книги твои баки торчат. Теперь я уже это переборола. Нет, еще не совсем. Переборю. Слушай, у тебя невеста есть? Ну, женщина, любовница?

И г о р ь. Нет.

Ш у р а. Ну, подруга, приятельница?

И г о р ь. Есть.

Ш у р а. Вот и встречайся с ней: а к нам не ходи. Ко мне с билетами не подсыпайся. Ладно? Ну, ладно — не ладно, прощай! И никому о нашем путешествии не рассказывай. Эх, хочется мне с тобой поцеловаться… Не буду. Адью! О’кей! Чао!..

Темнота. Но день продолжается. Обеденный перерыв. Курилка на заводе. Клубы дыма, шум голосов, смех, огоньки сигарет.

«Памира», «Шипки», «Беломора» дым,
Улыбки, разговоры, встречи…
В работе перекур необходим,
В курилке человек усталость лечит.

В группе рабочих у окна, в рабочей робе, в засаленной беретке стоит, жадно курит, и заканчивает рассказ  А л е к с а н д р а.