Е г о р у ш к и н. Да-да, подслушивал. Сперва костыль уронил, стал искать, слышу — обо мне. Я и стал слушать. Интересно, что обо мне люди говорят. Ведь не подслушаешь, так ничего и не услышишь. Да я и побоялся вас спугнуть. Вы уж не сердитесь.
А г а т а. И вы все слышали?
Е г о р у ш к и н. Все.
А г а т а
Е г о р у ш к и н. Нет. Сейчас бродил по городу, искал пружину. И так что-то интересно мне было. Я ведь Мурманск хорошо знаю, сколько раз пролетал над ним… Сверху так все аккуратно, квадратики, улицы ровные… а когда по земле ходишь, совсем не то. Пушки на фронт везут. Немцы близко, к городу рвутся. Какие-то женщины с винтовками ходят. А в городе тихо, темно… Притаились. Окна досками забиты. Странный город, нет ни одного ребенка. Совсем детей нет — всех увезли… Парни какие-то шли… Кто такие? Партизаны, говорят. Из немецкого тыла пришли… Завтра обратно уходят. Рваные, черные совсем. Сапоги свои в походе съели… В порту танки выгружают. Рабочих нет, студенты помогают, моряки… А я все в чужие окна, в щели заглядывал… Вы запомните этот город, Агата. Это очень странный город, но в нем все правда. Я ведь слышал, Агата, как вы сказали Сашеньке, что верите мне. Почему вы так сказали?
А г а т а. Очевидно, потому что верю.
Е г о р у ш к и н. Как хорошо, что вы так… Мне необходимо было услышать. Все, что я рассказал тогда, двадцать дней назад, слово в слово все правда. Я задушил эту собаку. Мне хотелось жить. Что тут невероятного? Я не взял документов у убитых, потому что сам был еле жив, не пришло в голову. Подумал об этом только на следующий день. Но вернуться я не мог — истекал кровью. Мог двигаться только вперед, к своим. А когда стали летать, черт их знает, куда они делись.
А г а т а. Почему же вы сказали?..
Е г о р у ш к и н. Привык, чтоб мне верили. Требую этого. Слышите? Но война есть война, Агата. Если б сегодня я был полковником, я тоже требовал бы фактов, подтверждений. А как же? Обязательно!
А г а т а. Значит, полковник прав.
Е г о р у ш к и н. Нет!
А г а т а. Почему же?
Е г о р у ш к и н. Потому что он — полковник, а я — Егорушкин. Впрочем, для войны это не имеет уже значения.
А г а т а. Вы должны все сказать полковнику, Петр Сергеич, милый. Сегодня же… Ну, хотите, я ему позвоню, он придет к вам?..
Е г о р у ш к и н. Не надо. Я сам пойду к нему. Я хотел это сделать сразу, на следующий день… Но тогда он бы не поверил. А сегодня скажу. Сегодня я имею право об этом сказать.
А г а т а. У вас сегодня есть доказательства?
Е г о р у ш к и н. Нет. Никаких доказательств.
А г а т а
Е г о р у ш к и н. Почему вы так странно смотрите на меня?
А г а т а. Потому что я в вас узнаю опять Егорушкина… Того самого… И мне очень приятно.
Е г о р у ш к и н
А г а т а
Е г о р у ш к и н. Ничего хорошего из этого не получится.
А г а т а. У Анастасии Платоновны лучше.
Е г о р у ш к и н. Да… лучше… Вы говорите, она живет у Ведеркина?
А г а т а. Пойдемте к ней, вам трудно без нее, вернем ее домой…
Е г о р у ш к и н. Да-да. И разопьем все вместе нашу бутылку рома. Я ее припрятал, помните, двадцать дней назад…
А г а т а
Е г о р у ш к и н. Туман пройдет. Не может же он так долго стоять. Куда вы? К Ведеркину?
А г а т а. А потом на пирс.
Е г о р у ш к и н
П о л к о в н и к
С а ш е н ь к а. Осторожней, не попадите в капкан.
П о л к о в н и к. Что?
С а ш е н ь к а. Папа построил. Хорей ловить. Он день и ночь сидит над этим капканом… Ходил наниматься ночным сторожем.
П о л к о в н и к. Вот как.
С а ш е н ь к а. Вы будете чай пить?
П о л к о в н и к. Пожалуй…
С а ш е н ь к а. Ему стыдно.
П о л к о в н и к