Пьесы

Кочет молчит.

О р л о в. Это Ротман! Иудей! Наташа — мой друг и первая помощница. Для связи с вами я пользовался ее рацией.

Н а т а ш а. Мерзавец!

М а к е н а у. Ого! У барышни много темперамента! Я чувствую, что его хватит на добрую роту моих солдат… Они так нуждаются в женской ласке… Ну что ж, они ее получат!

О р л о в (с издевкой). Таким образом, перед вами лучшие люди этой страны, отборные сливки партизанского общества, господин полковник!

М а к е н а у. Благодарю вас! Так вот, друзья мои! Будь вы другими, я, быть может… Но вы — неисправимы! Вы не хотите счастливой жизни под сенью германского флага… (Вдруг зло.) Я вас повешу, как уже повесил многих из вас… (Ротману.) А тебя, собака… (он ткнул стеком в грудь инженера) …тебя я распну на кресте!

Р о т м а н (кланяясь). Мерси за такое внимание…

Тарас и его бородачи стоят как окаменевшие. Склонив голову набок, старик через пенсне с любопытством разглядывает полковника.

С а з о н о в (вдруг). Нехорошо! Некрасиво! Взять всех — и повесить! Очень некультурно!

М а к е н а у. Что поделаешь! Ну, вот и все! Пришла зима, а с ней и ваш конец! Как говорят наши друзья итальянцы: финита ля комедия.

Он произносит последнюю фразу с итальянским акцентом и хочет уже встать, когда Кочет делает шаг вперед.

Хотите что-нибудь сказать?

К о ч е т. Да, хочу! Самое святое в нашем деле, господин полковник, это — вера!

М а к е н а у. Вы же безбожник! Вы растоптали религию, Кочет! Зачем вспоминать о ней… Разве коммунисты молятся перед смертью?

К о ч е т (продолжая) …самое святое для нас, это — вера в победу над вами, вера в свою страну, в нашу армию, которая бьет ваши непобедимые доселе дивизии, вера друг в друга… Вы правильно сделали, подослав к нам Орлова, — ведь мы люди доверчивые…

С а з о н о в. Эх, Степан Григорьевич!

К о ч е т. Мы поверили Орлову и попали в ловушку!

О р л о в. Я этим горжусь, идиот!

К о ч е т. Но «комедия» еще далеко не окончена! Страшно вам бороться с нашим народом… Мы — неробкие противники! За одну нашу смерть — вы ответите десятью! Оглянитесь, полковник! Трупы ваших солдат гниют по дорогам, ими покрыта вся наша земля.

М а к е н а у. Кочет! Скорее! Скучная речь! Моя охрана не понимает по-русски. А меня агитировать — стоит ли?

К о ч е т. Я двадцать шесть лет служу партии и своей стране! И какой-то немчик решил меня перехитрить? Смешно, честное слово… Извините меня, но вы хоть и полковник, а дурак!

Ротман вдруг рассмеялся. Жутко звучит его смех под сводами церкви.

М а к е н а у (вздрагивает. Подавшись вперед, приказывает Ротману). Замолчи, падаль! Или я тут же… (Но сдерживается. Снова откидывается в кресло и — уже спокойно.) Продолжайте, Кочет! Договаривайте! Но помните: я считаю количество сказанных вами слов! Перед тем как повесить, я прикажу выпустить из вас кровь: по стакану за слово!

К о ч е т. И это учтем! В общем, я все сказал, и пора кончать эту петрушку. Вы — звери, которых надо истреблять как бешеных псов! (Показывает на темные лики святых.) Богу стыдно за вас, немцы! Сотни загубленных вами женщин и детей требуют мести! «Отомстите!» — кричат наши друзья: твой муж, Маруся Глущенко, твой отец, Саша Русов, и многие другие, казненные вами…

М а к е н а у (Орлову). Он, кажется, сошел с ума. С кем он говорит?

К о ч е т. Невинные души зовут вас на суд. Они здесь, в этих могилах… Итак, суд начинается! Вставайте, мертвые!

Распахиваются царские врата — два пулемета направлены на немцев. На хорах — г р а н а т о м е т ч и к и  Маруси Глущенко. Поворачиваются большие портреты святых: а в т о м а т ч и к и  Саши Русова. В нишах — б о й ц ы - п а р т и з а н ы. Ощетинилась церковь оружием. Мертвая тишина.

Р о т м а н (вдруг смеется. Показывает на Макенау, качает головой). Вы слышали? Он хотел меня распять! Эх ты, распятель!

Макенау сидит бледный. Губы его дрожат. Орлов растерянно смотрит вокруг. Кочет шепчет что-то Ротману, и тот приказывает по-немецки.

Клади оружие!