Пьесы

Я не думал, что пепла будет так много. Она была такая маленькая. Они вдруг становятся такими маленькими, даже не успеваешь заметить. Она мне снилась сегодня. Мне никогда не снятся сны. Никогда. Никогда их не помню. Не знаю почему. Мы сидели в комнате: она, я и Катарина. В комнате был полумрак. Снаружи что-то происходило, война, что ли, какой-то всадник скакал по горам… может быть, это была американская гражданская война, а сидела напротив меня, по другую сторону стола, с большой сумкой на коленях. Она открыла сумку, чтобы что-то достать. Катарина стала ей говорить, что я… нет, что она обо мне позаботится, обещала заботиться обо мне, следить, чтобы со мной ничего не случилось, пыталась убедить мою маму, что я заслуживаю любви, что я имею право жить и… Я говорил без остановки, как в «Тысяче и одной ночи», не помню уже о чем… А в сумке у мамы был револьвер, и как только я замолкал, чтобы перевести или чтобы придумать другую историю, или… рука сразу же скользила глубже в сумку и сжимала револьвер — она могла достать в любой момент, потому что собиралась пристрелить меня, но я говорил и говорил, и ей приходилось слушать меня и ждать, не потому что она слушала, что я говорю, а чтобы дождаться того мгновения, когда больше не смогу продолжать, когда я замолкну, тогда она пристрелила бы меня. Но я вдруг резко вскочил, бросился к двери, хотел захлопнуть ее и запереть снаружи. Но дверь вдруг превратилась в занавес и ручки я найти не смог. Дальше я не знаю, что случилось. Какое-то зеркало… Ткань… Красивые вещи… женщина, из партии правых, вероятно… Гобелены… Что я здесь делаю… Здесь полный покой… Занавеска за моей спиной… Она разговаривает со мной… У нее есть рука. Длиной в два метра. И занавеска разговаривает со мной. Она кладет руку мне на плечо и просит говорить потише… я слишком громко говорю?. Я дрожу? Они могли бы мне помочь с третьим измерением. Все, что я мог сделать, — это высыпать пепел на пол. (Снимает ботинки и носки, один ботинок надевает обратно, в другой сыпет пепел.) Большое становится маленьким, маленькое становится еще меньше. (Высыпает прах.) В голове у меня только и носится, что так нельзя делать. (Пробует пепел на вкус, облизывает пальцы.) Не понимаю, почему все от меня ускользает. Ты не знаешь? Сначала все такое объективное и конкретное, а потом вдруг испаряется, как запах. Я терпеть не мог Дага Хаммаршёльда, терпеть не мог его, его манеры, больше всего манеры… член в бутылке, член во флаконе, нажимаешь, пшик-пшик… однажды мне захотелось, чтобы меня слушал и трогал в темноте другой человек… Однажды мне захотелось почувствовать глубину другого человека, и мне туда захотелось… Хотел увидеть их еще раз здесь… чтобы они пришли сюда… Мне холодно. И знаете, что случилось? На меня навалился занавес. Просто крепко схватил меня за плечи… Чего тебе от меня надо? Чего ты от меня хочешь?.. Люди выходят из кухни, здесь никого нет, они не разговаривают… Возникла трудность… Человек вышел через комнату, и теперь здесь никого нет… Тяжело… Еще тяжелее… Нас нет. Страшно. Нас нет… Мама, где ты?.. Мама? Тебя нет. Где ты, когда тебя нет? Кто была моя мама? Очень тяжело. По-настоящему тяжело. Я плачу. (Слез нет.) Что-то случилось… Занавес меня схватил и за колени… Чего тебе надо?.. (Пауза.) Я снова и снова шепчу твое имя, чтобы не сойти с ума. Вот… Сейчас случится что-то очень интересное. Я встаю. Я иду. Я ухожу. Я ухожу из комнаты, ухожу от людей, которых в комнате нет. Я прощаюсь. И ухожу. Ухожу. Смотрите. Лишь тот, кто идет, сможет вернуться.

Никто не двигается. ФРАНК выходит из комнаты, выходит за дверь, не закрывая ее, спускается по лестнице. ЙЕННА вдруг вскакивает и бежит за ним. Бросает афишу на пол. Музыка опять становится шумом пылесоса.

КАТАРИНА и ТОМАС долго стоят и смотрят друг на друга. ТОМАС выжидает. Потом подходит к КАТАРИНЕ, грубо хватает ее за промежность. Пылесос мешает.

КАТАРИНА. Ой! Не так сильно. (Чихает.)

В ТОМАС (держит по-прежнему КАТАРИНУ крепкой хваткой. Она вынуждена наклониться вперед). Вдруг они придут обратно. Вдруг они вернутся.

КАТАРИНА. Ну и что? Ой — больно!

ТОМАС. Вдруг они вернутся?

КАТАРИНА. Кто? Йенна и Франк?

ТОМАС. Кто еще, если я говорю «они»?

КАТАРИНА. Больно.

ТОМАС. О-о-о-о, да, я чувствую. О-о, как больно… Ах-ах-ах. Прекрасно же?

КАТАРИНА. Не знаю… (Чихает.)