Пьесы

(Инокиня Марфа глядится в зеркало и вздыхает — с грустью о былой красе, но и с удовлетворением. На старости лет только и радости — знать, что на Москве тебя первой красавицей запомнили.).

Осталась еще краса... ее с собой и унесу... ничего, кроме той красы, не осталось...

Росла, как цветочек в саду, холеная да возлелеенная. Свахи у крыльца толклись, как на торгу. А тут государь возьми да и овдовей. Да так нехорошо...

Государь Иван Васильевич в шестой раз был повенчан, слыханное ли дело. Церковь только три раза венчает, коли кому не посчастливилось и дважды овдовел, а что более трех — то блуд, соблазн. Государя же шесть раз венчали, кабы не более... всякие слухи ходили...

И каких только страхов про жен не нарассказывали! Первую, Настасью, рода Захарьиных-Юрьевых, отравили. Ее-то он одну, сдается, за всю жизнь и любил. Она ему шестерых родила. А взял ее юницей непорочной, и сам был почти отрок.

И вторую жену ему отравили, Марью, черкешенку. Всякое про нее передавали — что-де блудлива, злобна. Родила ему сына — да тот и года не прожил. И кто ту Марью отравил — одному Богу ведомо... Господи, помяни душу раба твоего Ивана, прости ему все согрешения, вольные и невольные...

(Инокиня Марфа неторопливо крестится)

Как водится, собрали опять в Кремле девиц на смотр, и выбрал он, государь, Марфу Сабурову. И повенчался на ней. Две недели только в царицах побыла. Сказывают, и эту отравили, родня покойной царицы Марьи потрудилась.

Вдругорядь вздумал жениться... Высмотрел Аннушку Колтовскую. Архипастыри возмутились и в четвертый раз венчаться не дозволили. А он, государь, своей волей в священничий сан мирянина воздвиг, Никитку. Он и повенчал. Три года Аннушка побыла царицей, дитя не родила — и велел он ее в инокини постричь. По сей день в иночестве пребывает... Господи, помяни душу раба твоего Ивана, прости ему все согрешения, вольные и невольные...

Пятой венчанной женой была Марья Долгорукова, упокой, Господи, ее душеньку грешную. Наутро после свадьбы явилось, что до венца слюбилась с кем-то и государь у нее был не первый. И велел он Марьюшку утопить в пруду, привязали к саням — и ушла под лед вместе с санями... Помяни, Господи, душу рабы твоей Марьи... и раба твоего Ивана помяни…

(Инокиня Марфа крестится и тяжко вздыхает).

Шестой опять была Анна — князя Петра Васильчикова дочка. Прожили три месяца — и померла. Сказано, будто от грудной болезни. А отчего на самом деле — только Богу ведомо. Господи, помяни душу раба твоего Ивана, прости ему все согрешения, вольные и невольные...

Потом невенчанная царица у нас была — Василиса Мелентьева. Дородная, пышная, сама я не видала, а люди хвалили. Государь с ней два года в согласии прожил. И не стало ее. Вроде бы чуть ли не в постели с молодцом застали, и молодца порешили, а ее, обвязав всю веревками, рот заткнув, живую в гробу похоронили... Спаси и сохрани! Царствие небесное ей, Василисе, смертной мукой грех искупила... И после нее невенчанная женка у него была — Наталья, и та, пожив с ним немного, безвестно исчезла. Господи, помяни душу раба твоего Ивана, прости ему все согрешения, вольные и невольные...

А мой батюшка, Федор Нагой, был в опале, от двора удален, и жили мы в нашей вотчине, пока я не подросла. И прознал государь, что у боярина Нагого дочь-красавица, и велел нам возвращаться в Москву, в старый наш дом. Там меня ему и показали. Велели потчевать чаркой зелена вина и поцелуем...

Подошел — Господи, как только на ноженьках устояла... Лет ему было пятьдесят, а на вид — старец согбенный! Он от дурных хворей лечился, и ликом был не бел, не румян, а темен, неживой зеленью отдавал тот лик, а как дыхнул мне в лицо... Поддержали меня тетки мои под рученьки, а он усмехнулся и сказал: «Марье быть царицей московской».

Опамятовалась я уж в светлице. Ругали меня сильно — как это я перед самим государем на пол без памяти повалилась. Я батюшке в ноги бросилась — не отдавай меня, кричу, не отдавай, он старый, плешивый, горбатый, не отдавай, со мной то же будет, что с Аннушкой Васильчиковой! Батюшка прикрикнул строго — и я покорилась... А как же быть? Не отдаст меня — всему нашему роду разорение и погибель...

— Господь вознаградит тебя, дитятко мое хоженое! — первой сказала мамка моя, Ильинишна. И добавила пылко: — Каждый день молиться за тебя стану, на богомолье к Троице пешком пойду!