Пьесы

М а л а х и й (старику). А вы… вместо того чтобы доказать ей и подтвердить все вышесказанное, что скоро, скоро, скоро наступит день, когда вся Москва запоет: святится, святится новый Иерусалиме, слава бо революции на тя воссия, — вы сказали: «Отвяжись! На биржу!..»

С т а р и к. Я же не знал, что таких нужно в Москву направлять.

М а л а х и й (с еще большим подъемом). Ага!.. Он не знал!.. Наглядные доказательства сообщаю и показываю далее. (Бледной девушке.) Скажите, пожалуйста, и простите за выражение — чем соблазняли, на какое ремесло покушали вас (указал на даму и барышню) они сегодня там, возле церкви?

Девушка молчала.

Не говорили вам — тридцать рублей в месяц, хорошие харчи, даже сладкое, белье, наряды?

Д а м а (затрясла розовым пером). Пар-дон и как вам не стыдно! (Девушке.) Скажите, милочка (барышне), ты, Матильдочка, скажи, что я сказала, о чем говорили, как вывели мы ее, сердешную, из церкви. Дитя мое! сказала… Матильда, скажи, как я сказала?

Б а р ы ш н я. Дитя мое — сказали вы, мадам Аполлинария. (Закурила, затянулась дымом.) Дитя мое! Вы не из машинисток ли?

М а д а м  А п о л л и н а р и я (девушке). А вы что мне ответили, милочка?.. Ну? Ну?.. (Увидела, что девушка будет молчать, и сама ответила за нее, изменив голос на молодой и скорбный.) Нет, я санитарка, — сказала она, дитя мое. Я тяжко, глубоко вздохнула и спросила… Матильда, скажи, о чем я спросила?

Б а р ы ш н я. В какой больнице? Сколько жалованья? — спросили вы.

А п о л л и н а р и я (за девушку). В Сабуровской, в сумасшедшем доме, восемнадцать в месяц — сказало дитя… Так Матильдочка даже ойкнула… (Матильде.) Скажи, как ты ойкнула?

М а т и л ь д а. Ой! Да ведь там с ума сойти можно…

А п о л л и н а р и я. Ойкнула Матильдочка, а я прибавила: «Дорогое дите мое!.. Когда-то и я вот так же сироткой бедненькой, девочкой бледненькой служила, служила, плакала до тех пор, пока… не выплакала себе счастье…» (Малахию.) Что, может, я не так сказала? Не таков был наш разговор? Пардон и пожалуйста! Я знаю, что я говорила и что еще буду говорить…

М а л а х и й (следивший за каждым ее словом, вдруг остановил ее рукой). Точнее: «Служила, служила, плакала, плакала, пока не плюнула вот так… тьфу, да и не пошла к одной мадамочке», — сказали вы. «Вот и Матильдочка так, а посмотрите, — вы и она, она и вы», — сказали, да еще и показали, о женщина!

А п о л л и н а р и я. Я?

М а л а х и й. И соблазняли, и искушали велехитро, что пища у вас обильная, обращение умильное, вино искристое, мыло душистое, гигиена, шоколад…

А п о л л и н а р и я. Матильдочка, скажи, разве ж я это говорила, душенька?

М а т и л ь д а. Напротив, и ничего подобного!

М о л о д о й  ч е л о в е к. Я был при этом. Ничего такого и подобного эта гражданка мадам не говорила. Наоборот, хоть я ихнего социального происхождения и не знаю, но скажу, что поведение их с Олей было такое, — не надо вам и Восьмого марта.

М а л а х и й. Проповедуют и пишут — нет ничего вне классов, а я говорю — вот вам, вот вам внеклассовая солидарность злых. (Молодому человеку.) Да кто же, как не вы, первый подошли к ней с апельсинами, как змей-искуситель искушая ее под деревом возле церкви, чтобы забыла она Кирюшу и полюбила вас, и кто, как не Оля, горько заплакав, рассыпала ваши апельсины и побежала в церковь терять сознательность?

М о л о д о й  ч е л о в е к. Выходит, я ее в церковь привел? Ха-ха!.. Да я всю антирелигиозную пропаганду наизусть знаю, и наоборот — все время агитировал ее, чтобы она бросила все и не боялась бога…

А п о л л и н а р и я. А я ее из церкви вывела.

П е р в ы й  к о м е н д а н т (подошел к Оле, серьезно, сердечно). Скажите, пожалуйста, товарищ, правда вас уговаривали, улещивали бросить советскую работу и пойти… ну, на другую работу, а?

О л я (после паузы). Нет.

В т о р о й  к о м е н д а н т (сморщил брови). Нет? Так, может, кто-нибудь приставал к вам, оскорбил вас словом, плохо держал себя? Говорите прямо, не бойтесь, я гарантирую — вам никто не сделает неприятности.

О л я. Я и не боюсь. Говорю — нет! (От гнева голос стал металлическим.) И уже если вы хотите знать, то больше всего мне надоел (на Малахия) он. Все утро таскался за мною. Как привидение какое-то. (Малахию, гневно.) Скажите, чего вы следили за мною? Зачем?

М а л а х и й. Не следил, а стерег, как раз от тех, кто выслеживал и охотился за вами.

О л я (зло и насмешливо). Вы в сумасшедшем доме не были?

М а л а х и й. Двадцать семь лет.

Движение. Все заволновались.

О л я (два шага к Малахию). Что? Где именно?