Пьесы

М а л а х и й. Нет.

Т р е т и й (настойчиво). И не рабочий?

М а л а х и й. Я народный Малахий.

Т р е т и й. Проулками, закоулками, извилистыми тропинками, даже через стены проникают к нам вот такие Малахии. А кто они? Еще хорошо, если просто меланхолики-мечтатели, каких немало среди нашего брата, к сожалению, водится, — глаза, как у Иисуса, голубой дым в голове, грехи все собирают, да на том и выезжают; еще хорошо, если такие исусики на осликах…

М а л а х и й. Осанна им! Они очищают мир.

Т р е т и й. Хочешь чистить, пересядь с ослика…

К т о - т о (вставил сбоку). На ассенизационную бочку.

Раздался смех.

Т р е т и й. А хоть бы и на бочку, потому лучше быть бочкарем, чем таким исусиком. Но хорошо, говорю, если они только исусики, в этом еще полбеды. А вот когда слышишь в ихних благостных проповедях то в одном, то в другом слове совсем другую музыку…

М а л а х и й. Голубую музыку…

Т р е т и й. Не нашего класса музыку, тогда нам нужно сказать — товарищи! За ихними голубыми словами скрываются идеалистические, чуждые жальца. За этим голубым туманом подстерегают нас враги, в голубые реформы закутаны ихние мирки и формы, — берегитесь!

М а л а х и й. Немедленную реформу человека объявляю я, гегемоны, и берусь совершить ее.

Т р е т и й (помахав пальцем). Ой, совершишь, дядя, на себя глядя, знаем мы вас… Нет, уж лучше совершим мы ее сами, по образу и подобию пролетарскому.

М а л а х и й. Тру-ту… А реформу народа вы совершите? Вон-вон сидит у оконца в избе, делает постолы и высматривает, не везет ли ему старый боженька дождя для пшеницы, не видно ли сыновей из солдатчины, дочерей из услужения. Проходит день, проходит ночь, нет боженьки — и дождь не идет, шумят пороги, луна всходит, — как и раньше, нет Сечи… Камыши у Днепра вопрошают…

Р а з д а л и с ь  г о л о с а. Старая песня!

М а л а х и й. Куда наши дети подевались, где они гуляют?

Т р е т и й. Завтра там, где бьют пороги, уже взойдет не луна. Завтра там взойдут электрические, если можно так сказать, солнца и засияют на всю степь казачью, на всю нашу Украину до моря…

М а л а х и й. Вопрос. До какого моря?

Т р е т и й. Завтра там, где, летая, плакала чайка, запоют сирены, можно сказать, морских пароходов, начнут перекликаться гудки новых фабрик и заводов. Уже сегодня Днепрострой разбивает динамо-моторами эту камышовую печаль, этот дикий, чтоб он пропал, стон порогов, я слышал его на экскурсии…

М а л а х и й. Бросьте ваш Днепрострой. Вот здесь кричат, слышите, — изнасиловали двух старух, о гегемоны! Не поможет!

Т р е т и й. Поможет! Вот там начинаем мы нашу реформу всего украинского народа, и там, и тут, всюду, где только есть рабочая рука…

3

Подбежал  р а б о ч и й, весь мокрый от пота:

— Готовы формы?

Рабочие напряглись:

— Готовы!

М о к р ы й  р а б о ч и й. Выпускаем чугун!.. (Крикнул туда, где занималось зарево.) Готово!.. Даешь!..

По желобам и углублениям полилась огненная жидкость, осветила огненно-красным палящим светом весь литейный цех, полыхнула заревом, засветилась на лицах и в глазах у каждого. Все пришло в движение. Перескакивая через желоба, припадая к формам, повели за собой рабочие лопатами огненную лаву в формы. Несли в ковшах. Кричали на Малахия:

— С дороги, старик!

— Берегись там, эй!

— Станьте в сторону, эй, как вас!.. Малахий!..

— Да покажите ему, куда выйти, а то еще растопится.

А он в дыму и в зареве беспомощно метался между огненных рек, пока кто-то не вывел его к двери, сказав:

— Беда с такими реформаторами…

Придя в себя, он заглянул на огни, на дым, на зарево и сказал:

— У них свои, красные идеалы. Какая трагедия!

Закрыл глаза и ушел. Ему вслед гремела симфония труда.

З а н а в е с.

ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ

1

Беспокоилась мадам  А п о л л и н а р и я, чтобы не накрыла как-нибудь ее учреждение милиция, особенно же по ночам волновалась:

— Смотри, Агафья, как наскочит милиция, говори: это мои внучки Оленька и Любочка, только что приехали… говеть, что ли.

А г а ф ь я (на все соглашалась). Ах, господи! Так и скажу, только бы вы мне подорожную в Иерусалим выхлопотали…

— Выхлопочу!

— Скоро ли?

— Подожди!

— Ведь уж месяц жду… (Шептала.) Ни денег, ни Иерусалима.