МАРТИН. Пойду-ка я в поле, где ты не сможешь разбудить меня. Еще раз взгляну на тот город. Я услышу приказ. Не могу ждать. Мне надо узнать, что там было, мне надо вспомнить приказ.
ОТЕЦ ДЖОН.
МАРТИН. Но ведь я могу прожить так и сорок, и пятьдесят лет… постареть, как мои дяди, и не увидеть ничего, кроме обыкновенных вещей, кроме работы… дурацкой работы?
ОТЕЦ ДЖОН. Вон они идут. И мне пора восвояси. Надо подумать и помолиться. Мне неспокойно за тебя.
ТОМАС. Прошел припадок?
МАРТИН. Это не припадок. Я был далеко – все это время, – нет, вы не поверите, даже если я расскажу.
ЭНДРЮ. Мартин, я поверю тебе. Мне тоже случалось долго спать и видеть очень странные сны.
ТОМАС. Да уж, пока я не вылечил тебя, не взял тебя в руки и не заставил жить по часам. Есть лекарство, которое и тебе поможет, Мартин, разбудит тебя. Отныне тебе придется думать только о твоей золоченой карете, берись за дело и все лишнее выбрось из головы.
МАРТИН. Нет, не сейчас. Мне надо подумать. Я должен вспомнить то, что слышал, что мне было сказано сделать.
ТОМАС. Выбрось это из головы. Если работаешь, то работай, нельзя одновременно думать о двух вещах. Вот в воскресенье или в святой праздник, пожалуйста, делай что хочешь, а в будни, будь добр, чтоб ничего лишнего, иначе можно ставить крест на нашем деле.
МАРТИН. Не думаю, что меня увлекает каретное дело. Не думаю, что мне было приказано делать кареты.
ТОМАС. Поздно говорить об этом, когда ты все, что у тебя есть, вложил в дело. Заканчивай работу, и тогда, может быть, я разрешу тебе отвезти карету в Дублин.
ЭНДРЮ. Вот это да, это будет ему по вкусу. Когда я был молодым, то больше всего на свете хотел побывать в Дублине. Дороги – это здорово, главное, им нет конца. Они все равно что змея, проглотившая свой хвост.
МАРТИН. Нет, я был призван не к путешествиям. Но к чему? К чему?
ТОМАС. Ты призван к тому же, к чему призваны все, у кого нет больших богатств, – к труду. Без труда и жизни бы никакой не было.
МАРТИН. Интересно, так ли уж важно, чтобы эта жизнь продолжалась? Не думаю, что это так уж важно. Как сказал мюнстерский поэт? «Перенаселенный, ненадежный мир, что без колясок ни на шаг». Вряд ли я призван к этой работе.
ЭНДРЮ. Мне тоже лезли в голову такие мысли. Жаль, что семейство Хиарнов вообще должно работать.
ТОМАС. Поднимайся, Мартин, и не повторяй дурацкие слова. Ты задумал золотую карету, ты мне все уши прожужжал ею. Ты сам придумал ее, всю расчертил, не забыл ни об одной мелочи, а теперь, когда конец близок и тебя ждет победа, лошади уже ждут, чтобы везти тебя в Дублинский замок, ты вдруг засыпаешь и потом болтаешь всякий вздор. А нам грозит потеря денег, ведь мы можем и не продать карету. Ну-ка, садись на лавку и принимайся за работу.
МАРТИН
ТОМАС. Начинай. У тебя была какая-то задумка насчет оси, чтобы колесо катилось гладко.
МАРТИН
ТОМАС. Нечего так разговаривать со мной. Во главе семейного дела стою я, и, племянник ты или не племянник, я не потерплю, чтобы ты или кто-то другой работал спустя рукава.
МАРТИН. Лучше я пойду. Все равно от меня толку не будет. Я должен – мне надо побыть одному – иначе я забуду, если не буду один. Дай мне, что осталось от моих денег, и я уйду.
ТОМАС
ЭНДРЮ. Послушай меня, ТОМАС. Мальчишка еще дурачится, но скоро это пройдет. Он не в меня, ему твои слова безразличны. Успокойся, оставь его пока, оставь его мне, послушай, я ведь понимаю его.
Он ведет Томаса вон из мастерской, и Мартин со злостью захлопывает за ними дверь, после чего садится и берет в руки льва и единорога.
МАРТИН. Как будто я видел светящееся существо. Что это было?
ЭНДРЮ
МАРТИН. Уходи. Не хочу больше разговаривать. Оставь меня одного.