Пьесы и сценарии

— Да! — вспомнил Шикин, и лицо его просветлело, и с голоса спала обременительная необходимость вести следствие, и он отодвинул все бумаги. — Пока не забыл. Ты, Егоров, дней десять назад, помнишь, токарный станок перетаскивал? С лестницы в подвал.

— Ну-ну, — сказал Спиридон.

— Так вот, трахнули вы его где? — ещё на лестнице или уже в коридоре?

— Кого? — удивился Спиридон. — Мы не дрались.

— Станок! — кого!

— Да бог с вами, гражданин майор, — зачем же станок бить? Что он, кому досадил или что?

— Вот я и сам удивляюсь — зачем разбили? Может — обронили?

— Что вы, обронили! Прямо за лапки, с осторожкою, как ребёнка малого.

— Да ты-то сам — где держал?

— Я? Отсюдова, значит.

— Откуда?

— Ну, с моей стороны.

— Ну, ты брал — под заднюю бабку или под шпиндель?

— Гражданин майор, я этих бабков не понимаю, я вам так покажу! — Он хлопнул шапку на соседний стул, встал и повернулся, как будто втаскивая станок через дверь в кабинет. — Я, значит, спустёвшись, так? Задом. А их, значит, двое в двери застряли — ну?

— Кто — двое?

— Да шут их знает, я с ними детей не крестил. У меня аж дух загорелся. Стой! — кричу, — дай перехвачу! А тюлька-то во!

— Какая тюлька?

— Ну, что не понимаешь? — через плечо, уже сердясь, спросил Спиридон. — Ну, несли которую.

— Станок, что ли?

— Ну станок! Я — враз и перехвати! Вот так. — Он показал и напрягся, приседая. — Тут один протискался сбочь, другой пропихнулся, а втрою — чего не удержать? фу-у! — Он распрямился. — Да у нас по колхозной поре не такую тяжель таскают. Шесть баб на твой станок — золотое дело, версту пронесут. Где той станок? — пойдём, сейчас за потеху подымем!

— Значит, не уроняли? — угрожающе спросил майор.

— Не ж, говорю!

— Так кто разбил?

— Всё ж таки ухайдакали? — поразился и Спиридон. — Да-а-а… — Перестав показывать, как несли, он снова сел на свой стул и был весь внимание.

— С места-то его взяли — целый был?

— Вот чего не видал — не скажу, могёт и поломанный.

— Ну, а когда ставили — какой был?

— Вот тут уж — целый!

— Да трещина в станине была?

— Никакой трещины не было, — убеждённо ответил Спиридон.

— Да как же ты разглядел, чёрт слепой? Ты же — слепой?

— Я, гражданин майор, по бумажному делу слепой, верно, — а по хозяйству всё вижу. Вы вот, и другие граждане офицеры, через двор проходя, окурочки-то разбрасываете, а я всё чисто согребаю, хоть со снега белого — а всё согребаю. У коменданта — спросите.

— Так что вы? Станок поставили и специально осматривали?

— А как же? После работы перекур у нас был, не без этого. Похлопали станочек.

— Похлопали? Чем?

— Ну, ладошкой так вот, по боку, как коня горячего. Один инженер ещё сказал: «Хорош станочек! Мой дед токарем был — на таком работал».

Шикин вздохнул и взял чистый лист бумаги.

— Очень плохо, что ты и тут не сознаёшься, Егоров. Будем писать протокол. Ясно, что станок разбил ты. Если бы не ты — ты бы указал виновника.

Он сказал это голосом уверенным, но внутреннюю уверенность потерял. Хотя господин положения был он, и допрос вёл он, а дворник отвечал со всей готовностью и с большими подробностями, но зря пропали первые следовательские часы, и долгое молчание, и фотографии, и игра голоса, и оживлённый разговор о станке, — этот рыжий арестант, с лица которого не сходила услужливая улыбка, а плечи так и оставались пригнутыми, — если сразу не поддался, то теперь — тем более.

Шикин протягивает Спиридону бланк:

— Вот, распишитесь… По статье 95-й об ответственности за дачу ложных показаний…

Спиридон неловко берёт ручку, что-то царапает.

В дверь — отчётливый тройной энергичный стук. Шикин, теряя важность, поспешно встаёт к двери, чуть приоткрывает, глянул в щель, тут же закрывает.

— Ладно, Егоров. Иди и думай. Раскаивайся. Ещё тебя вызову не раз.

Спиридон нахлобучивает шапку и с виноватым видом уходит.

Прошла минута — без стука, мягкими быстрыми шагами вошёл СИРОМАХА. Плотно закрыл дверь и драматически выставил руку:

— Товарищ майор! Доронин ходит — показывает перевод на 147 рублей! Уже завалил Любимичева, Кагана, ещё человек трёх. Доронин — ваш?

Шикин схватился за воротник, высвобождая шею. Его всегда самодовольное лицо выражает безумие. Хватает телефонную трубку. Сиромаха не шагами, а как бы мягким прыжком — опережает, не даёт снять трубку:

— Товарищ майор! Не прямо, не дайте ему приготовиться! Пусть вызывает — дежурный, к инженер-полковнику, а вы — тут схватите!

Шикин пьёт воду:

— Девять грамм ему гаду!!

Сиромаха плавно отступает к двери:

— Я — пойду, товарищ майор? Что узнаю — ещё к вечеру…

…………………………………………..

Тот же кабинетик Шикина.

Авантюрно тренированный, РУСЬКА входит с мальчишеской ясностью, беззаботной готовностью:

— Разрешите, гражданин майор? Это — вы меня вызывали?

Шикин странно сидит, грудью привалясь к столу сбоку и помахивая свешенной рукой, как плетью. и ею, снизу вверх, ударяет Руську по лицу. и ещё замахнулся — но Руська отбегает к двери, стал в оборону. Изо рта его сочится кровь, клок белых волос свалился к глазу. Не дотягиваясь теперь до его лица, коротенький оскаленный Шикин: