Пьесы. Статьи

Г у б е р н а т о р (садится и задумывается, все смотрят на него в растерянности; пауза). А все-таки я должен над этим хорошенько поразмыслить. Может, я действительно мерзавец? Или, например, мошенник? Ну конечно, дорогие мои, мошенник во всяком случае! Все, кажется, думают теперь обо мне: говорите что хотите — этот губернатор был смелым человеком, по крайней мере погиб порядочно… (С болезненным недоумением.) А я жив! Не угодно ли! Жив! Вот видите, что получилось!

Долгая пауза.

А н н а  М а р и я. Мне кажется, Петр, что, кроме нас, никто не должен знать…

М а н у э л ь. О чем, мама?

А н н а  М а р и я. О том, что случилось на самом деле. О том, что ты жив, Петр. На твою могилу возложено сегодня столько цветов! Мы не должны лишать людей их глубокой скорби… Кроме того, нельзя компрометировать обряд, который преподобный отец свершил лично…

Г у б е р н а т о р. Справедливость, дорогие мои, невозможно скомпрометировать. Люди убеждены, что справедливость восторжествовала. Моя смерть была им куда нужнее, чем моя жизнь.

О т е ц  А н а с т а з и. Однако я полагал, ваше превосходительство, что вы погибли от рук злоумышленников. Справедливость — это великое слово в данном случае неприменимо.

С у с а н н а. Не будем спорить о словах. Меня больше интересует, что нам, мне и маме, делать с нашими траурными нарядами. Лично я предпочла бы завтра спрятать их подальше.

А н н а  М а р и я. Ты права, Сусанна, я тоже…

С у с а н н а. Впрочем, если вы считаете, что людям надо оставить их драгоценную веру в смерть губернатора…

Г у б е р н а т о р. Надо, Сусанна, надо! Цветы, о которых ты упоминала, Анна Мария, должны остаться на своем месте.

А н н а  М а р и я (испуганно). Цветы, да… Но ты? Что будет с тобой, Петр?

Г у б е р н а т о р. Со мной? Что ж, оказывается, все-таки он был прав…

М а н у э л ь. Кто, отец?

Г у б е р н а т о р. Человек, чьи останки вы засыпали цветами. Да, он был прав, говоря, что дело не во мне… Я не трусил, хотел, чтобы он взглянул мне в лицо. И все же, Мануэль, тебе пришлось в конце концов подумать, что я трус! (Встает, подходит неверным шагом к одному из зеркал на стене гостиной, останавливается перед ним, долго рассматривает себя.) Я не знаю его, не знаю этого старика… Ты прав, Мануэль, он явно сделал нечто такое, что изменяет лицо… (Оборачивается.) Вы тоже не хотите его знать! Боитесь! Вы хорошо знаете, что то самое я сделал за вас… (Достает платок.) Это самое, вот! (Взмахивает платком.) За вас и для вас. За вас, Мануэль и Сусанна! За тебя, Анна Мария! Да и за тебя тоже, преподобный отец! А теперь ты, Мануэль, подумал, что я трус! (Кричит.) Все мы трусы — трусы и убийцы! Все. Нам остается уж только лгать — только лгать, до самого конца! (Умолкает, обессилев.)

А н н а  М а р и я. Ты несправедлив, Петр. Все видишь в черном свете. И вдобавок ты неблагодарный, ибо вместо того, чтобы благодарить провидение…

О т е ц  А н а с т а з и (строго). Вот именно, милостивая государыня. И мне кажется, что его превосходительство запамятовал о самом главном. Ведь мы имеем дело с явным вмешательством провидения. Случилось то, чему вы, ваше превосходительство, правильно или нет, придавали известное значение: выражаясь вашими словами, вы спасли свою честь в глазах общества. Но вместе с тем — спасли и свою жизнь! Боже правый, можно ли желать большего?