Но когда Арви вышел в зал, то понял — народ прибывает. Посетителей много. Все стулья заняты, в углу скамейка для особо важных людей. И в основном это — мужчины. Шумные. Крикливые. «Отчего они не в пивной? Не на хоккее? Не у любовниц?» Женщин было мало, две-три скучные, невзрачные дамские особи расположились за столом. Арви решил начать с сальсы, он вскинул руки и начал плавно двигаться, дыша бесшумно и вихляя плечами. Так можно было двигаться бесконечно, не уставая, не напрягая мышцы, лёгкая улыбка играла у него на губах, он двигался почти бесшумно, кивая головой, нахально разглядывая посетителей, в его глазах был призыв, ну, давай, давай, смотри, какой я ловкий, гладкий, жизнерадостный, небрежный, восхитительный, умопомрачительный. Он был частью этого зала, частью его тела, частью улицы, где дома сбиваются в стаи, стекают вниз, и милая Турья, прячась за толстым деревом, снимает с себя трусики, чтобы присесть и опорожниться. Арви подглядывает за ней из узкого окна, затаив дыхание. Он видит, как жёлтая струйка течёт по траве, по цветам, как глинистая булочка выползает из её попки. Турья берёт листок лопуха и вытирает себе промежность под юбкой. У Арви словно останавливается дыхание, когда он видит розовую дырочку, влажную и нежную. Затем Турья надевает трусики и выходит из-за дерева поиграть. Затем Арви вспоминает, как после школы они все попробовали в первый раз вина. И Турья выпила залпом бокал. И её сморило, она легла прямо под тоже дерево, где несколько лет тому назад опорожнялась, будучи несмышлёным ребёнком. Гурьба мальчиков расположилась рядом. Кто-то из одноклассников подстелил под голову Турье свой свитер. Один из них, кто посмелее, начал водить пальцем по груди Турьи, второй полез под юбку. Арви подошёл ближе, но его отогнали, не мешай, она спит! Кто-то из ребят пошёл домой, им было скучно, и они не смотрели в сторону дерева: ну подумаешь, кто-то напился и уснул, они же дети, что у них есть такого, что никто не видел? Обычное дело — мальчики смотрят на девочек на пляже, девочки на мальчиков. Но Турья была уже созревшей девушкой: у неё были мотыльковые глаза, трепетные ресницы, пухлая грудь. Арви всё-таки умудрился подойти ближе, прилёг за кустами, делая вид, что тоже притомился. Во дворах пахло розами, лепёшками, травами, сытостью. Парни гладили и гладили Турью, разглядывали её. Кто-то приподнял кофточку, кто-то приспустил ей трусы, кто-то уже дотянулся до её лобка и трогал её розовые губки. Арви весь трепетал, он боялся прикрыть глаза, словно держался за подол материнского платья и боялся упасть. Он хотел крикнуть: Турья, приснись! Но горло пересохло. Ему стало страшно, казалось, вот сейчас с Турьей случится нечто странное, а он, как осёл лежит под кустом и кряхтит от сладкого, непонятного ощущения, от движения в нём каких-то странных токов. И ему было невыносимо тогда, словно он нарушал какой-то запрет. Тайную службу. Словно ладан поливает дёгтем. Отец Арви умер, мать ходила мыть полы богатым соседям, стирала им бельё — розовые подштанники с коричневыми кляксами, жёлтого цвета пятнами. Парни уже совсем обнаглели, они раздвинули Турье ноги и откровенно пихали пальцы в неё.
— Эй! Хватит! — Арви взял камень и бросил в сторону хулиганов. — Я полицию вызову! Я вам задам!
— Иди сюда сам! Тут такое! — позвали его одноклассники. — Не бойся. Девка отключилась напрочь. Или ей это нравится!
Загоготали они.