Петер Каменцинд

Что же получилось в результат стольких скитаний и канувших лет? Женщина, которую я любил и люблю еще до сих пор, воспитывает в Базеле двух своих прекрасных детей. Другая, которая любила меня, утешилась и продолжает торговать овощами, фруктами и семенами. Отец, ради которого я вернулся обратно в свое гнездо, не умер, но и не выздоровел; он сидит напротив меня на своей лежанке, поглядывая искоса и завидует, что у меня в кармане ключ от погреба. Но ведь это не все еще.

Кроме матери и утонувшего друга моей юности, на небе живут еще два ангела: белокурая Аги и мой маленький, сгорбленный Боппи. Я дожил и до того также, что в деревне дома подверглись основательной починке и плотины были восстановлены вновь. Если бы я хотел, а мог бы стать членом общинного совета. Но там и без меня достаточно Каменциндов. Недавно, однако, открылись для меня новые перспективы. Трактирщик Нидеггер, в заведении которого и отец и я выпили столько вельтлинскаго, валлизскаго и ваатлендскаго, очень состарился и не может заниматься больше своим делом. На днях он мне жаловался. Самое скверное то, что если делом его не займется кто-нибудь из земляков, то все пропало и у нас, в Нимиконе, не будет больше уютного трактира. Туда посадят чужого арендатора, который охотнее будет торговать пивом, нежели вином и при котором добрый погребок Нидеггера покроется плесенью и погибнет. Его слова не дают мне покоя; в Базельском банке у меня есть еще немного денег и в моем лице Нидеггер мог бы приобрести себе неплохого преемника. Все дело лишь в том, что при жизни отца мне не хотелось бы стать трактирщиком. Потому, что с одной стороны, я не мог бы тогда запретить старику выпивать, с другой же, он, наверное, торжествовал бы, что ни латынь, ни все мое учение не помогли мне пойти дальше намиконского трактира.

Дядюшкой Конрадом опять овладела после долгих лет отдыха лихорадочная жажда подвигов; мне это не нравится. Он постоянно держит указательный палец во рту, морщит лоб, ходит маленькими шажками взад и вперед по комнате и в хорошую погоду долго смотрит на озеро. «Ей, ей, он опять собирается строить корабли“, говорит его старуха.

У него действительно такой же оживленный и смелый вид, как в былые годы, а на лице отражается такое лукавство и самоуверенность, словно теперь он уже знает, как ему приступить к делу. Но мне думается, старуха ошибается, и во всем этом повинен только его усталый дух, который ищет крыльев, чтобы скорее вернуться домой. Поставь паруса, старый дедушка! Но если он и вправду умрет, то нимиконцам придется пережить нечто неслыханное. Дело в том, что я твердо решил сказать на его могиле несколько слов вслед за пастором, – а это здесь вещь неслыханная. Я помяну дядюшку, как блаженного избранника Господа, и к этой назидательной речи прибавлю еще небольшую пригоршню соли и перца по адресу всех окружающих, которую они, пожалуй, долго мне не забудут и не простят. Я надеюсь, что и отец мой еще будет при этом.

А в ящике у меня лежит начало моей большой поэмы, – «дела всей жизни», мог бы сказать я. Но это звучит чересчур патетически и лучше уже я буду скромен, так как надо признаться, что продолжение и завершение работы едва ли предвидится. Хотя, может быть, и настанет еще время, когда я начну сначала, примусь за свой труд и закончу его: тогда все устремления моей молодости будут оправданы и я все-таки значит и правда был поэтом. Это было бы для меня равносильно или даже больше, пожалуй, чем общинный совет или каменные плотины. Но с прошлым, все-таки для меня непотерянным, вместе со всеми дорогими образами, начиная со стройной Рози Гиртаннер вплоть до несчастного Боппи, это сравниться не может.