Петер Каменцинд

Наступило время, когда я планировал поехать в Ассизи, но здесь все еще было покрыто глубочайшим снегом. Только в апреле начала пробуждаться весна, и пошло такое быстрое таяние снега, какого не помнили в деревне уже долгие годы. День и ночь слышно было завывание ветра, грохот далеких лавин и бурный рев горных ручьев, которые несли огромные обломки скал и расколотые деревья и кидали их на наши бедные узкие пашни и лужайки. Южный ветер не давал мне заснуть; каждую ночь я слушал со страхом и трепетом завывание бури, грохот лавин и яростный прибой озера. В это страшное время ожесточенной весенней борьбы много раз мной с такой силой овладевала старая любовная скорбь, что часто я вставал ночью, подходил к окну и с отчаянной мукой смешивал с окружающим грохотом свою страстную мольбу к Елизавет. С той давней цюрихской ночи, когда я у дома художницы неистовствал от любви, страсть никогда не овладевала мной так могуче и так непреодолимо. Мне казалось порой, будто прекрасная женщина стоит предо мной и улыбается мне и в тоже время ускользает от меня всякий раз, как я хочу приблизиться к ней. Мысли мои неизменно возвращались к этому образу, и я был не в силах перестать бередить наболевшую рану. Мне было стыдно за самого себя, хотя это и было столь же мучительно, как и бесцельно; я проклинал весенние бури и все же наряду с этими муками испытывал затаенную сладость, совсем как в детстве, когда я думал о хорошенькой Рози и мое сердце заливалось горячей волной. Я понял, что против этой болезни нет средств и попробовал хотя бы немного работать. Но принявшись за создание своей поэмы и сделав несколько первых набросков, я убедился, что для этого сейчас неподходящее время. Отовсюду приходили к нам зловещие слухи о бурях, и скоро в нашей деревне воцарилась нужда. Плотины были полуразрушены, многие дома, сараи и стойла повреждены, а из соседних селений приходили лишенные крова, – всюду было горе и нигде не было денег. В один прекрасный день, к моему счастью, староста прислал за мной и спросил, не хочу ли я вступить в комитет по оказанию помощи. Мне поручалось выступить ходатаем за нашу общину перед кантоном и кроме того через газеты обратиться к помощи общественности. Мне пришлась очень кстати возможность именно теперь забыть свои бесцельные муки занявшись серьезным и важным делом, и я принялся за работу. С помощью газет я быстро отыскал нескольких жертвователей. У кантона, как мы знали заранее, не было денег, и он мог помочь только отправкой рабочих. Я обратился с воззваниями в газеты; ко мне посыпались письма, пожертвования и предложения о помощи. Несколько недель упорной работы оказали хорошее действие. Когда дело пошло мало-помалу на лад и я перестал быть необходимым, вокруг зазеленели уже лужайки, озеро стало лазурным, а склоны гор освободились от белоснежной пелены. Отец чувствовал себя сносно, а моя любовная тоска исчезла и растаяла вместе с грязными остатками лавин. В это время года отец прежде всегда смолил челнок, мать копалась в грядках в саду, а я смотрел на работу старика, на облака табачного дыма из его трубки и на желтых бабочек, порхающих в саду. Теперь отцу нечего было смолить, мать давно умерла, и он угрюмо слонялся по опустевшему дому. Воспоминания о прошлом пробуждал во мне и дядюшка Конрад. Я часто тайком от отца брал его с собой выпить стаканчик вина и слушал его рассказы о былых временах и изобретениях, о которых он вспоминал с добродушной улыбкой, но все-таки не без гордости. Нового он уже ничего не придумывал, да и вообще сильно постарел, хотя в лице его и в смехе сохранилось еще что-то мальчишеское или юношеское, что мне очень нравилось. Он служил мне зачастую утешением когда я был больше не в состоянии сидеть дома со стариком. Идя со мной в трактир, он быстро семенил своими кривыми, тонкими ножками, стараясь идти со мной в ногу.

– Поставь паруса, дядюшка Конрад, подбадривал я его, и по поводу парусов мы вспоминали с ним всякий раз наш старый челнок, которого уже не было и о котором он скорбел, как о близком покойнике. Так как и мне была дорога эта старая лодка, то мы пускались в наиподробнейшие разговоры о ней и вспоминали каждую мелочь.