Петербург 2018. Дети закрытого города

Учительская оказалась закрыта. Пришлось под пристальным взглядом бабушки-консьержки выбираться на улицу и искать там телефонную будку. Номер дежурной части Вета уже выучила наизусть. Разбуди в три часа ночи – сначала скажет, а потом уже швырнет учебником.

– …Сейчас никто не может ответить на ваш звонок. Если вы считаете, что ваше сообщение может быть важным, можете проговорить его на запись, – сообщил холодный женский голос.

Вета тяжело вздохнула.

– Антон, я нашла контрольные, и тут вроде бы есть похожий почерк. Заезжай, когда сможешь, я буду дома.

Она вернула трубку на рычаг и только сейчас поняла, что домой ее никак не тянет. Вета отошла в тень ближайшего клена – а сегодня выдался очередной ласково-солнечный день – и нашла в сумке ежедневник, куда записывала адреса своих детей.

– Далеко, – вздохнула она, впервые видя такое название улицы.

Дорога через газетный киоск – должны же там продавать карту города – казалась и правда не близкой.

Все то же 20-е число все того же августа

Пригород встретил ее ветром в лицо и скрипом песка на зубах. Электричка выплюнула своих пассажиров на платформу и, трубно прогудев, скрылась за лесом.

Здесь было много сосен и мало хороших дорог. Перекинув сумку через плечо, Вета зашагала через песчаные барханы, поросшие редким леском. Она родилась и выросла в пригороде, но никогда его не любила.

Зимой здесь оказалось слишком холодно и пустынно, летом – жарко и людно, а в межсезонье дороги развозило так, что пара машин до сих пор оставались на тех самых местах, где застряли годы назад. Их каркасы ржавели под дождем.

По привычке она хотела купить хлеба, но в магазине не было света, и торговали прямо со стола, выставленного на крыльцо. А перед ним собралась большая очередь – Вета не стала дожидаться.

Через дорогу уже показался ее дом. Старый, деревянный, с внешней лестницей на второй этаж, он скрипел на ветру, скособоченный, как старик. Полуслепой дедушка-сосед курил, сидя на лавке возле своей двери.

– Здравствуйте, – крикнула ему Вета и взялась за шаткие перила.

Он сощурился в ее сторону.

– Не вижу, кто это. Катя, ты?

– Ее дочка, – вздохнула Вета и, не прислушиваясь больше к его бормотанию, пошла вверх по скрипящим на все голоса ступенькам.

Задребезжал флюгер-петух на крыше и повернулся к ней хвостом.

– Вот так всегда – одна сплошная задница, а не жизнь, – проворчала она, заправляя за уши всклокоченные ветром пряди.

Крики из дома она уже услышала. Правда, приглушенные, доносящиеся из самой дальней комнаты, но злобные, как и всегда.

Вета постучала так, что задребезжали стекла в окнах прихожей – ноль реакции. Пришлось искать в сумке ключи, под толстой пачкой документов, за ненадобностью сложенных вчетверо, под расческой и старенькой губной помадой – вдруг обнаружилось, что у нее давно потерялся колпачок.

Ключи нашлись и тяжело легли в ладонь, целая связка: от тетиной квартиры, от родительского дома, от лаборатории и кладовки и еще от сарая тут же – давно пора выбросить, а все рука не поднималась.

– Эй, я приехала, – привычно оповестила она, бросая сумку под зеркало и – туда же – ключи.

На истертом ковре в прихожей валялась отцовская куртка, из карманов которой высыпались сигареты и спички и еще какая-то коричневая труха. Вета брезгливо обошла ее по кругу.

– Вот и давай-давай! – послышался из кухни мамин голос. Следом за этим бахнуло об пол – и разлетелась на куски тарелка. – Чего тянешь-то?

– Пусти-и-и, – тоненько завизжал отец.

Вета на ходу захлопнула вечно отходящую дверцу шкафа и вошла на кухню. Здесь стекло в двери разлетелось в дребезги – уже третье с зимы, и на полу валялся «снаряд» – старенькая кружка с вишенками, на удивление целая, даже без сколов по краям. По осколкам вышагивала мама в хозяйских тапочках.

– Давай уже, хватит людей смешить. – Она уперла руки в бока.

Вета подняла кружку и остановилась в дверном проеме. Распущенный пояс плаща тянулся почти до самого пола и грозил вывалиться.

Отец стоял одной ногой на подоконнике, а другая его нога повисла в воздухе. На большой крюк, вбитый в потолок для тяжелой люстры, была привязана веревка, которая и обхватывала его шею. Сильно, как будто. Нога, повисшая в воздухе, дергалась, пытаясь найти опору. Но напрасно – табурет давно лежал на полу. Отец тоненько голосил, закатывая глаза к небу.

– Табуретку подай. Табуретку!

– Мама, – напомнила о своем появлении Вета. Она могла стоять у дверного косяка хоть до самого вечера, но желудок уже давал о себе знать утробным бурчанием. Правило она не соблюла: никаких сил уже не было на дурацкие правила.

– Ой! – мама оглянулась и сразу стала растерянной. Вытянутые рукава кофты, связанные на поясе, грустно закачались. – Ты приехала? А я думала, ты заниматься будешь.

Вета молча подняла с пола табуретку, кружку вернула в раковину и ушла в прихожую – за веником и совком. Там по ногам побежал сквозняк из щели под дверью.