Петербургская повесть

Гоголь радовался, видя сестер повеселевшими. «Раз повез он нас в театр, — вспоминала Елизавета Васильевна, — и велел нам оставить наши зеленые капоры в санях извозчика; кончается спектакль, зовем извозчика, а его и след пропал. Пришлось таким образом брату заказывать новые».

Как-то поздно вечером в конце ноября Матрена разбудила уснувших Анну и Лизу и принялась завивать им волосы — Николай Васильевич велел. Завтра с утра повезут их в институт.

Девочкам наконец разрешили явиться. Вскоре Мария Ивановна получила письмо от сына, в котором он просил о детях не тревожиться. Они — в институте. Ученьем не отягощены, пока ничего не делают, а лишь привыкают.

Гоголь вздохнул свободнее. Можно было подумать и о других занятиях.

«Я ПОМЕШАЛСЯ НА КОМЕДИИ»

Девятого января 1833 года в петербургском Большом театре шел спектакль. Состоял он, как обычно, из нескольких пьес. Давали драму в трех отделениях «Ричард Дарлингстон», переведенную с французского, драму в двух действиях «Нищая» — тоже с французского и, как сказано было в афише: «В заключение спектакля дан будет в первый раз Вечер на хуторе близ Диканьки, малороссийская интермедия в одном действии».

Цензор Ольдекоп, разрешивший интермедию, доносил начальству: «Сия интермедия не что иное как одна сцена из прекрасной книги под заглавием Вечера на хуторе близ Диканьки».

Все, даже цензоры, восхищались «Вечерами». Потому известному актеру Василию Каратыгину пришло на мысль в свой бенефис попотчевать публику новинкой — приспособить для театра «Ночь перед рождеством» Гоголя. Правда, от повести остались рожки да ножки. Ее сократили, переиначили, начинили куплетами, изгнали нечистую силу, Оксану сделали дочкой Солохи, а Вакулу — сыном казака Чуба. И все-таки лица, рожденные фантазией Гоголя, заговорили со сцены. Это должно было случиться и не только потому, что «Вечера» нравились публике. Герои Гоголя так и просились на сцену. Плетнев писал уехавшему за границу Жуковскому: «У Гоголя вертится на уме комедия. Не знаю, разродится ли он ею нынешней зимой; но я ожидаю в этом роде от него необыкновенного совершенства. В его сказках меня всегда поражали драматические места».

После «Вечеров» Гоголь почувствовал, что может писать для сцены.

Еще в отрочестве обладал он удивительным даром — с легкостью изображал различных людей и придумывал им речи. Знал, как поведут они себя, что скажут в том или ином случае.

Однажды Гоголь стал виновником смешного происшествия. У помещиков — соседей Гоголей — справляли именины. За обедом хозяйка, тучная сварливая дама, без умолку болтала о «небывалых» подвигах своего сына — офицера.

— Что бы они делали без моего Васеньки? — беспрестанно повторяла она и уверяла, что сын получил ордена «Георгия на сабельку и Андрея в петличку».

— Да этаких орденов не существует, — возразил один из гостей.

— Не существует! — закричала рассерженная дама. — Так, по-вашему, я выдумала, солгала! Вы сами лгун, и отец ваш и мать лгали. За это-то бог покарал их сына, то есть вас, косноязычием!

— Me.. ме… ме… ня, — начал было гость заикаясь.

— Да, вас, вас… мекечете, как баран!

Всех рассмешил этот спор. Но смех скоро стих, и только один юноша никак не мог успокоиться — хохотал не переставая. Когда обед кончился, к смешливому молодому человеку подошел его отец.

— Всему есть мера, — сказал он сердито, — в порядочном обществе так не хохочут. Что с тобой сделалось?

— Меня смешил студент.

— Детские отговорки.

— Не говорите этого, — заметил старичок в военном мундире, — не поверите, какая заноза этот студент. Вчера вечером мы животы надорвали, слушая, как он передразнивал почтенного Карла Ивановича, сахаровара.

— Кто он?

— Гоголь, сынок Марии Ивановны.

Во время обеда Гоголь сидел возле юноши и показывал в лицах спор хозяйки с гостем, прибавляя от себя уморительные подробности.

Он мог придумать целую историю про однажды виденного им человека и даже про незнакомого. По какой-нибудь черточке описать его нрав, привычки, симпатии и антипатии. «В самых ранних сужденьях моих о людях находили уменье замечать те особенности, которые ускользали от внимания других людей, как крупные, так мелкие и смешные. Говорили, что я умею не то что передразнить, но угадать человека».

М. П. Погодин. Литография. 1840-е годы.

Это свойство привело его к комедии. Он видел своих героев, слышал их голоса. Комедия не давала ему покоя. «Я помешался на комедии, — писал Гоголь своему новому приятелю Михаилу Петровичу Погодину. — Она, когда я был в Москве, в дороге, и когда я приехал сюда, не выходила из головы моей».