Петербургские дома как свидетели судеб

(1784 г., архитектор Л. Руска, надстроена в 1950 г.; наб. реки Фонтанки, 106/ Загородный пр., 47/ул. Введенского канала, 1)

«Целое утро в госпиталях — операции и перевязки, потом в покойницкой Обуховской больницы — изготовление препаратов для вечерних лекций.

Лишь только темнело (в Петербурге зимою между 3–4 час(ами)), бегу в трактир на углу Сенной и ем пироги с подливкой. Вечером, в 7, - опять в покойницкую и там до 9; оттуда позовут куда-нибудь на чай, и там до 12. Так изо дня в день…

Лекции мои продолжались недель шесть.

Слушателями были, кроме врачей Обуховской больницы, сам Н. Ф. Арендт, не пропускавший, к моему удивлению, буквально ни одной лекции… Обстановка была самая жалкая.

Покойницкая Обуховской больницы состояла из одной небольшой комнаты, плохо вентилированной и довольно грязной. Освещение состояло из нескольких сальных свечей. Слушателей набиралось всегда более двадцати… На нескольких трупах (я) демонстрировал… положение частей какой-либо области и тут же делал на другом трупе все операции, производящиеся на этой области, с соблюдением требуемых хирургическою анатомиею правил. Этот наглядный способ особливо заинтересовал слушателей; он для всех них был нов, хотя почти все слушали курсы и в заграничных университетах.

Набережная реки Фонтанки, 106 / Загородный проспект, 47/ улица Введенского канала, 1

Из чистокровных русских врачей никто не являлся на мой курс. И я читал по-немецки»[56].

Здесь, в старейшей городской Обуховской больнице, в середине XIX века (тогда она была на два этажа ниже), 26-летний и уже широко известный хирург Николай Пирогов днями и ночами оперировал самых безнадежных больных, параллельно читая лекции по анатомии.

Ревностным слушателем молодого хирурга стал самый популярный тогда в России врач — Николай Арендт, 50-летний лейб-медик Николая I, за четыре года до этого лечивший Лермонтова, а через год после — умирающего Пушкина.

Многие годы и Арендт, и Пирогов, будучи признанными светилами медицины и имевшие престижные должности в университетах и академиях, продолжали спасать жизни в этой больнице для бедняков.

Пока они оперировали реальных пациентов, в соседних палатах страдали их литературные собратья. Например, несчастный Левша: «…Подлекарь сказал городовому везти его в простонародную Обухвинскую больницу, где неведомого сословия всех умирать принимают. Тут велели расписку дать, а левшу до разборки на полу в коридор посадить»[57].

Теряет рассудок в этих стенах и одержимый секретом выигрышных карт Германн Пушкина: «Германн сошел с ума. Он сидит в Обуховской больнице в 17-м нумере, не отвечает ни на какие вопросы и бормочет необыкновенно скоро: «Тройка, семерка, туз! Тройка, семерка, дама!..»[58].

Литература

Арендт, Николай Федорович // РБС. Т. II: Алексинский — Бестужев-Рюмин. СПб., 1900.

Архитекторы-строители Санкт-Петербурга… СПб., 1996.

Лесков Н.С. Левша (Сказ о тульском косом Левше и о стальной блохе) // Поли, собр. соч. 3-е изд. Т. 4. СПб., 1902.

Нечаев А. А. Очерки по истории Обуховской больницы. Л., 1952.

Пирогов Н. И. Быть хирургом. Записки старого врача. М.: Родина, 2018.

Пирогов, Николай Иванович // ЭСБЕ. Т. 48. СПб., 1898. Пушкин А. С. Пиковая дама // Поли. собр. соч.: в 10 т. Т. VI. Л.: Наука, 1978.

Санкт-Петербург. Петроград. Ленинград: энц. справочник. М.: Большая Российская Энциклопедия, 1992.

Военная тюрьма одиночного заключения Морского ведомства

(1876 г., архитектор Г.С. Войницкий; ул. Академика Лебедева, 39)

«Насупротив казармы поднималось… мрачно-кирпичное — цвета особого, тяжко закопченного питерского кирпича, кирпича его фабрик, его складов, его окраинных домов, — увенчанное некрасивыми надстройками большое сооружение. Его окна были забраны решетками, по окружающей его стене ходили часовые. Я знал: это — тюрьма; но самое значение слова отсутствовало еще в моем сознании…

Повела меня гулять мама. Каким-то образом я улестил ее отправиться не в «сады», а вот сюда, в мое любимое место. Впрочем, мама была любопытна; соблазнить ее чем-либо еще не виденным ею было нетрудно.