После смерти отца семейства управление цирком перешло сначала к его жене, а затем к старшему сыну Андреа. Последним же владельцем здания стал младший сын Гаэтано, 26-летний Сципионе, унаследовавший бизнес после смерти Андреа в 1891 году. Он сумел продолжить семейное дело до самой революции. Еще осенью 1917 года цирк Чинизелли, как в старые времена, блистал своей нарядной отделкой, швейцарами в униформе, классовым разделением зрительских мест. Той же осенью, однако, эти стены из арены красочных представлений превратились в арену для бурных митингов, устраивавшихся разными политическими партиями. Национализация здания в 1919 году стала финальной точкой в истории петербургской славы семьи Чинизелли — Сципионе был вынужден эмигрировать в Европу, где, по сообщениям газет, бывший циркач, когда-то обладавший капиталом и славой и обедавший в лучших домах, влачил нищенское существование и страдал от голода.
Дети, рассыпавшиеся в «Гуттаперчевом мальчике» 1880-х годов цветником вокруг арены, выросли, и, радостно встретив начало новой эпохи, пришли сюда уже не ради клоунов. Знаменитая мемуаристка Нина Берберова и ее гимназические подруги были среди этих подросших детей:
«Цирк Чинизелли, куда меня в раннем детстве водили смотреть ученых собак, сейчас стал местом митингов, и мы ходили туда: Наташа Шкловская записалась в партию левых эсеров (она была позже арестована, после убийства Мирбаха), Надя Оцуп — в партию большевиков (она погибла как троцкистка), Соня Р. - в партию правых эсеров (это она позже покончила с собой), Люся М. - в кадетскую партию (она была застрелена при бегстве за границу). Я в партию не записалась, но считала себя примыкающей к группе Мартова. Мы жарко спорили друг с другом, но знали, что никто никого не переспорит. Мы держались вместе. Остальной класс, за исключением двух-трех тупиц, приблизительно разделился поровну между эсерами и эсдеками»[95]
.Литература
«Каташа (Трубецкая) была нетребовательна и всем довольствовалась, хотя выросла в Петербурге, в великолепном доме Лаваля, где ходила по мраморным плитам, принадлежавшим Нерону, приобретенным ее матерью в Риме, — но она любила светские разговоры, была тонкого и острого ума, имела характер мягкий и приятный»[96]
.Каташа, о жизни которой в этом доме вспоминает ее подруга, княгиня Мария Волконская, — не кто иная, как Екатерина Трубецкая, в девичестве Лаваль.
Обеим женщинам, дочерям богатейших фамилий, прекрасно образованным и с детства не знавшим забот, судьба приготовила испытания, где бытовая нетребовательность еще пригодится.
20-летняя Мария и 25-летняя Екатерина всколыхнут общество, став первыми представительницами знатных родов, променявшими титул княгинь на «титул» жен каторжников, отказавшись от всего (Марии даже пришлось оставить годовалого сына), чтобы следовать в Сибирь за мужьями-декабристами.
Екатерина была единственной из жен, знавших об участии мужа в Тайном обществе, планировавшем свержение самодержавия, ведь именно в этот дом, где жили молодожены, к князю Сергею Трубецкому в 1820-х годах приходили друзья для обсуждения готовящегося восстания.
«Диктатор» заговорщиков, князь Сергей Петрович Трубецкой, полковник лейб-гвардии Преображенского полка, жил в доме своего тестя, графа Лаваля, на Английской набережной, около Сената…