Петербургские ювелиры XIX – начала XX в. Династии знаменитых мастеров императорской России

Однако Борис Бажанов, тогдашний секретарь Иосифа Виссарионовича Джугашвили-Сталина, услышавший эту историю из уст подростка, сопоставил её с косвенными намеками в совершенно секретных документах и понял, что матушка рассказчика была хранительницей сверхтайного партийного фонда. Еще «три-четыре года назад, в 1919–1920 годах, во время своего острого военного кризиса, когда советская власть висела на волоске, из общего государственного алмазного фонда был выделен „алмазный фонд Политбюро“ <…> чтобы в случае потери власти обеспечить членам Политбюро средства для жизни и продолжения революционной деятельности». Также «было решено, что о месте хранения фонда должны знать только члены Политбюро», и следовало продумать, «чтобы спрятать этот фонд у какого-то частного лица, к которому Политбюро питало полное доверие, но в то же время не играющего ни малейшей политической роли и совершенно незаметного. Это объясняло, почему Клавдия Новгородцева нигде не служила и вела незаметный образ жизни», а также «почему она не носила громкого имени Свердлова», своего супруга, «и продолжала носить девичью фамилию».[1032]

Проработав до 1927 года оценщиком Гохрана, в какой-то момент Агафон Фаберже понял, что он становится нежелательным свидетелем. «Мавр сделал своё дело, мавр может уходить»: ведь коронные драгоценности давно разобраны и даже на какой-то миг показаны советскому народу; самый большой аукцион тех из них, которые по назначению были ближе к антиквариату, успешно проведён 5 марта 1927 года под эгидой фирмы Кристи-Мэнсон-Вуд в Лондоне; часть же самых лучших, наиболее эффектных царских и великокняжеских фамильных и личных украшений, которые вполне можно носить, продана тихо, поскольку сделки содержались посредниками с глазу на глаз по фотографиям и описаниям каталога, опубликованного именно для этой цели, а вовсе не в интересах науки и тем более сохранности.

Круг же экспертов-ювелиров, с которыми сотрудничал Фаберже, всё время сужался. Агафон Карлович понял, что в скором времени пробьёт и его час, и что тюрьма, прелести коей он уже достаточно изведал, будет ещё наилучшим исходом: нынешние хозяева жизни могли лишить его и чести, и «живота». Он припомнил, как его старушка-мать, покинув Петроград в декабре 1918 года с сыном Евгением, захватившим только одну сумку, с трудом добралась до Хельсинки путаным маршрутом, чтобы сбить преследователей. Сначала беглецы проехали краткий отрезок пути поездом, затем они пересели в сани, а потом им пришлось пробираться пешком по заснеженному лесу.

Поэтому бывший оценщик Кабинета решился бежать через финскую границу. В декабрьскую ночь 1927 года, благодаря помощи знакомого рыбака, Агафону Карловичу Фаберже удалось уйти с женой и маленьким сыном Олегом на финских санках под обстрелом по льду Финского залива в страну Суоми, захватив с собой лишь маленький чемоданчик с коллекцией российских земских марок.

Работавшая в 1928 году в Гохране новая комиссия, в которую вошли А.Е. Ферсман, С.Н. Тройницкий и специалисты-ювелиры, теперь разделила оставшиеся к этому времени бывшие коронные драгоценности и присоединённые к ним сокровища Камеральной кладовой, на четыре категории, причём к первой категории «X» отнесли регалии – «вещи большого исторического значения», к категории «Y» – «просто художественные вещи», а к двум оставшимся, обозначенным литерой «М» – «малоценные вещи».[1033]

Весной 1932 года комиссия экспертов в том же составе провела очередную переоценку. Уменьшившийся на двести предметов, Алмазный фонд теперь насчитывал лишь семьдесят одну драгоценность, причём из-за «снижения процентных надбавок и коэффициента на историческое и художественное значение» отдельные вещи оказалась оценёнными ниже, нежели в 1923 году. Всё опять было поделено на четыре категории.

На этот раз в первую попали «имеющие большое историческое значение» регалии и еще 14 предметов, во вторую – 38 изделий, имеющих «большую материальную ценность и художественное значение». К третьей оказались причислены 12 вещей, «не имеющих ни исторического, ни художественного значения», а обладающих только материальной ценностью. К четвертой же категории отнесли семь «не антикварных, и не имеющих большой цены» изделий.