Петербургские ювелиры XIX – начала XX в. Династии знаменитых мастеров императорской России

«Шведский подданный» Иван Рудольф

В 1838–1839 годахчерез «вдову Софию Ян» или по её доверенности несколько раз получал придворные заказы «шведский подданный» ювелир Иван Рудольф.

В 1837 году 18-летняя Мери (как в семье Николая I ласково, на английский лад, называли Марию, старшую дочь императора) увидела на больших кавалерийских манёврах красавца-юношу, сразу поразившего её воображение. То был принц Максимилиан Лейхтенбергский, младший отпрыск пасынка Наполеона, Евгения Богарне, бывшего при знаменитом отчиме вице-королём Италии. Внук не только французской императрицы Жозефины, но одновременно и баварского короля, тоже не остался равнодушным к чарам русской великой княжны. Однако герцогство Лейхтенбергское было совсем крошечным, и страстно влюблённый Максимилиан Лейхтенбергский согласился переехать в Россию. Мери же удалось переубедить августейшего батюшку и тот согласился на не совсем равный брак. Ведь при баварском дворе принцу Максимилиану всё время напоминали, что он недостаточно знатен: сын принцессы Августы-Амалии от хоть и законного брака, но мезальянса, должен был сидеть на табуретке и пользоваться серебряными столовыми приборами, а все другие члены королевской семьи при этом занимали кресла и ели на золоте.[372] Однако дочь самодержца слишком упорно желала остаться на родине. В октябре 1838 года иноземный жених прибыл в Царское Село. Максимилиан и Мери не желали долго ждать и торопили со свадьбой, поскольку помолвка состоялась уже в декабре. Николай I поставил жёсткое условие: при обряде венчания никто из родственников жениха не должен присутствовать. Причину столь строгого запрещения самодержец объяснил сыну-наследнику: «Надо, чтоб Макс был здесь один в эту минуту и предстал бы пред русскими русским. Потом рады будем видеть здесь и Жозефину, и мать, и Теодолинду, но прежде наш Макс обрусей и искренно!»[373]

На торжественной церемонии бракосочетания высоконаречённых повезло присутствовать путешественнику Астольфуде Кюстину. Однако при выходе из коляски заезжий француз так неудачно зацепился о её подножку, что оторвал одну из шпор вместе с каблуком сапога, причём столь неприличную потерю заметил, лишь вступив на нижнюю ступеньку великолепной лестницы Зимнего дворца. Краснея от стыда и в душе проклиная великолепие и протяжённость огромных зал и богато украшенных галерей, где не укрыться от пристальных взоров придворных, маркиз наконец-то добрался до Большого собора, где «забыл обо всём, включая своё дурацкое приключение». Де Кюстин изумлённо созерцал «стены и потолки церкви, одежды священников и служек – всё сверкало золотом и драгоценными каменьями». При этом «позолоченная лепнина, вспыхивая в ослепительных лучах солнца, окружала своего рода ореолом головы государя и его детей. Дамские бриллианты сверкали волшебным блеском среди азиатских сокровищ, расцвечивающих стены святилища, где царь в своей щедрости, казалось, бросал вызов Богу, ибо поклоняясь ему, не забывал о себе». У французского маркиза, вспомнившего, что именно в сей день ровно полвека назад восставшие парижане разрушили Бастилию, подобное изобилие роскоши вызвало разлитие желчи. Ехидно констатируя, что «люди самого непоэтического склада не смогли бы взирать на все эти богатства без восторга», он скрепя сердце вынужден был признать: «Картина, представшая моему взору, не уступает самым фантастическим описаниям „Тысячи и одной ночи“, при виде её вспоминаешь поэму о Лалла Рук или сказку о волшебной лампе Аладдина – ту восточную поэзию, где ощущения берут верх над чувствами и мыслью».[374]

Приданое великой княжны Марии Николаевны должно было вызывать у созерцавших его подобные же чувства, чтобы богатством наряда, как говаривала в таких случаях Екатерина II, «мы у всех глаза выдрали».[375] Вспомнив, что ещё в 1836 году Иван Рудольф удачно исполнил фермуар с изумрудом и две жемчужные нити, предназначенные для подарка великой княжне Александре Николаевне,[376] именно этому ювелиру доверили срочно сделать для старшей дочери русского самодержца бриллиантовый, сапфировый и рубиновый уборы, причём алмазы были взяты из специально разобранной для этой цели короны покойной императрицы Елизаветы Алексеевны.[377] Для венчального наряда августейшей невесты была необходима великокняжеская корона. Иван Рудольф чрезвычайно успешно справился как с этим заданием».[378] так и с исполнением двадцати трёх бриллиантовых цветков[379] а четыре года спустя сделал брошь и букет[380] усыпанные ослепительно сверкавшими бриллиантами.

В это время ювелирам приходилось создавать модные цветы из самоцветов, повторяющие по форме своей природные оригиналы. Но иногда мастера, исполняя желания венценосцев, изысканно дополняли сияющими алмазами кажущийся слишком скромным наряд представителей царства Флоры.