Петербургские ювелиры XIX века. Дней Александровых прекрасное начало

Серьги-«вишенки» стали для увлекающейся ботаникой государыни самыми любимыми. Не случайно миниатюрист Карл Кроноветтер написал портрет хозяйки Павловского дворца в год ее смерти, не забыв запечатлеть искусной кистью важные для императрицы Марии Феодоровны аксессуары парадного костюма: ни коротких рукавчиков платья для официальных приемов, ни горностаевой мантии, ни сверкающей в сложной прическе бриллиантовой короны, ни золотой с эмалью цепи со свисающим с нее алмазным крестом высшего ордена Российской империи Св. Андрея Первозванного, ни красной ленты высшего женского ордена Св. Екатерины с орденским знаком, закрепленным на банте над левым бедром (ведь вдова Павла I – гроссмейстер этого ордена), ни покоящуюся на груди собственноручно вырезанную камею с профилем супруга-благодетеля. Шею государыни огрузили три нитки крупного жемчуга, в ушах же красуются те самые, легко узнаваемые сережки[172].

Императрица Мария Феодоровна отписала восхитительные «вишенки» в казну, но в завещании специально указала, что они туда попадут лишь после кончины супруги Николая I, императрицы Александры Феодоровны, получающей «право пользоваться <…> моими прекрасными бриллиантовыми сережками»[173]. (См. цвет. илл. 21.)

А в последней трети XIX века даже возник обычай непременно присоединять эти серьги «в форме вишен» к дополнявшему свадебный наряд великих княжон комплекту коронных вещей.

^{К. Кроноветтер. Императрица Мария Феодоровна. 1828 г. (Бушах видны серьги-«вишенки», на голове – корона этой монархини)}

В апреле 1907 года в Царском Селе состоялось торжественное бракосочетание дочери великого князя Павла Александровича, самого младшего брата Александра III. Юная Мария стала супругой герцога Карла-Вильгельма-Людовика Зюдерманландского, второго сына короля Густава V. Новоиспеченная шведская принцесса, одновременно тогда же под венцом провозглашенная русской великой княгиней, позже с юмором вспоминала, как у нее настолько разболелись уши от тяжести серег, что на торжественном вечернем банкете она уже не вытерпела, сняла «вишенки» и, к великому изумлению кузена-императора Николая II, повесила драгоценную казенную собственность на край стоявшего рядом с новобрачной стакана с водой.

Интересно, что бы сказала изнеженная красавица Мария Павловна, если бы ей надели серьги середины «осьмнадцатого» века, принадлежавшие «дщери Петровой». Ведь вес серег с пчелками равен 70,23 грамма, да и сапфировые с фантастическими фонтанами лишь чуточку полегче (69,46 г). Не уступали им в тяжести (71,52 г) серьги лалового гарнитура Екатерины II, исполненные Леопольдом Пфистерером в 1764 году. Зато через несколько лет тот же мастер, вероятно, по желанию августейшей повелительницы, ухитрился почти в два раза более легкими (всего-то 43,51 г) сделать серьги красно-яхонтового убора. Так что серьги-«вишенки» вдовы Павла I, весившие «лишь» 26,48 г, заодно отлично демонстрируют немалый прогресс, произошедший за полвека в деле сбережения нежных дамских ушек. Однако через столетие и эти два десятка граммов казались непосильными томным прелестницам эпохи модерна[174].

Розовый бриллиант и бразильские топазы

Той же любимой невестке и на тех же условиях вдова Павла I отписала свое «прекрасное» кольцо с розовым бриллиантом, сделанное в начале века Яковом Дювалем. Императрица же Александра Феодоровна повелела превратить подарок свекрови в булавку, которую, согласно воле дарительницы, после смерти супруги Николая I присоединили к коронным вещам[175].

Императрица Мария Феодоровна приобрела «на собственные деньги» сей «бесподобный камень, один из редчайших камней Индии старых добыч Голконды», притом «исключительной чистоты и мягкости тона»[176], а весом в 3 ⁵/₁₆ карата. В обрамлении уникального диаманта Яков Дюваль намеренно применил только алмазы огранки «роза» с их искристым мерцанием, чтобы яркий блеск привычного, но уже приевшегося бриллиантового ободка не помешал бы наслаждаться редкостным цветом и прекрасной огранкой розового красавца, заключенного в специально приподнятую глухую кольцевую оправу. На золотой овал ее, видный между двумя рядами роз в серебре, ювелир аккуратно нанес для усиления контраста черную эмаль. Зато сплошная вереница алмазов третьего, почти скрытого от глаз внешнего венца помещена в ажурную оправу, что придает изящество и даже некоторую легкость жуковине бывшего перстня[177].

Когда в 1922 году разбирали коронные бриллианты, геммолог Александр Евгеньевич Ферсман, увидевший редкостный розовый алмаз, был поражен, насколько оттенок камня близок к цвету «хорошо выжженного бразильского топаза»[178]. (См. цвет. илл. 19, справа.)

Однако именно во второе десятилетие XIX века подобные бразильские топазы становятся чрезвычайно модными при петербургском Дворе.