Петербургские крокодилы

Сравнивая число месяца, выставленное на метрической выписи брака с телеграммой, посланной об этом Кирсаревским, Клюверс убедился, что тут дело не чисто, извещение о браке последовало через месяц после его совершения и то в телеграмме о смерти. Это обстоятельство имело громадное значение в глазах бывшего каторжника, и он, не подав виду, устроил за Кирсаревским целый надзор (в Париже это так легко!) и не далее, как через две недели узнал адрес Марии Михайловны, скрывавшейся там же… Да она и не очень скрывалась, так как на дверях ее квартиры была прибита медная доска с надписью:

«M-me Karsanoff».

Всегда решительный и предприимчивый, и на этот раз Клюверс решил действовать прямо, и не доверяя никому, сам лично отправился на свидание с этим новым врагом, чтобы лично убедиться в ее силе и неуязвимости.

На его решительный вопрос, дома ли барыня, камеристка Марьи Михайловны попросила его карточку, и он хладнокровно подал карточку Кирсаревского, и был тотчас же принят.

При виде входящего Казимира Яковлевича, невольный крик вырвался из груди Марьи Михайловны, и она испуганно вскочила с кресла, на котором грелась перед камином.

— Вы? Вы, у меня? Какими путями, кто пустил вас!?

— Хорошо же вы принимаете родственника?! — отвечал, ничуть не смущаясь, Казимир Яковлевич, и опустился, в кресло, — а я, совершенно случайно попавший в Париж, нарочно и явился к нам, чтобы поздравить свою новую, — он подчеркнул это слово — родственницу, и переговорить о наследстве…

— Наследстве? — переспросила молодая женщина.

— Да, наследстве после Федора Максимовича, который скончался через две недели после смерти Ванечки…

— Не смейте называть так моего покойного мужа… Вы злодей! Вы, вы его погубили?

Марья Михайловна даже приподнялась с кресла и хотела уйти…

— Вот вы сейчас и горячитесь, моя несравненная Марья Михайловна, и к тому же несправедливо… потому что если я отчасти и виноват в вашем знакомстве с Иваном Федоровичем, то, согласитесь сами, дальнейшее течение событий — и болезни зависели не от меня… и я согласно обещанию, привез вам условленную плату…

— Плату! — Марья Михайловна вскочила со своего места.

— Да, плату, двести тысяч рублей! Кап было условлено… Хотя вы немножко и нарушили наши условия, но я хочу быть твердым в моем слове — извольте получить — и негодяй протянул побледневшей от ужаса женщине чек государственного банка на эту сумму…

— Подлец! Подлец! — прошептала она, стиснув зубы. Рыдания душили ее и она, судорожно вздрагивая, опять упала на кресло.

— Помилуйте, за что такая немилость… Я исполняю свое слово — так как вы исполнили ваше — мы квиты… За что же тут ругаться, тут благодарить надо!

— Да понимаешь ли ты, злодей, что ты со мной сделал… что ты меня заставил выстрадать!? Это ужасно! Ужасно!..

— Воля ваша, ничего не понимаю… Вольно вам было соглашаться… Видите, даже я на вас не в претензии, что вы пожелали увеличить вашу долю, выходя за него замуж, все понимаю… и даже не в претензии, я вот из-за чего вам теперь убиваться и меня ругать — грешный человек, не пойму!.. и он пошел к дверям, положив чек на стол…

— Не поймешь?.. Не поймешь? Так я тебя заставлю понять — злодей, убийца! Пойми, я его полюбила! Понимаешь теперь, когда спасти уже было нельзя, когда у ног моих лежал умирающий — я его полюбила… Полюбила так, как никого никогда не любила… а он умирал у моих ног, убитый мной!.. убитый мной!..

Несчастная женщина залилась слезами, душившие, нервные рыдания не давали ей говорить. Взор угрозы и мести заставил побледнеть и самого Клюверса… — Я не хочу больше лгать и притворятся… Я поставила себе целью остальной моей жизни мстить тебе, элодей… убийца — проговорила она прерывающимся голосом!.. Я не хочу чужого, не хочу. — Ты прав… я не беременна, этого нового укора я не хочу взять на душу… но помни, что моей доли, и того, что мне оставил мой Ваня, бедный мученик, хватит на то, чтобы мстить тебе всю жизнь, портить тебе каждую минуту… стоять всегда на твоей дороге… Помни, я буду твоим злым гением, я буду преследовать тебя всюду… Я поклялась в этом моему дорогому мученику… А теперь ступай вон! И наслаждайся своим награбленным богатством!.. Я сумею отравить тебе каждую счастливую минуту.

Проговорив все это залпом, Марья Михайловна резко указала Клюверсу на дверь и сама, качаясь, вышла из комнаты.

Казимир Яковлевич усмехнулся, теперь он знал, чего держаться. Нервная женщина выдала себя… и громадное, баснословное наследство было спасено. Вздох облегчения вырвался из его груди, когда он вышел из квартиры Карзановой — теперь ему больше нечего было бояться! За выделом относительно ничтожных долей, он один полный и бесконтрольный владетель всего этого золота, которого совершено столько убийств и насилий. Он царь, он властелин над всем, что только покупается и продается! А что у нас не покупается и не продается!?

Возвращение Клюверса в Сибирь, а затем переселение его с женой и тещей в Петербург, было целым триумфальным шествием… а пребывание в столице — одним нескончаемым праздником…