Петербургские крокодилы

— А между тем, это так ясно… и нагнувшись к молодой женщине, Клюверс начал прямо и цинично объяснять свой план… он говорил долго, красноречиво, убедительно… Молодая женщина слушала, но с какой-то гадливостью, и нервно щипала узенькие кружева, которыми быль обшит ее костюм… Наконец Казимир Яковлевич закончил и встал со своего места… Марья Михайловна не тронулась, глаза ее, устремленные в какую-то точку пола, смотрели дико и неподвижно, ноздри раздувались, руки так и замерли словно сведенные судорожным движением.

— Но, ведь это будет убийство… глухо простонала она.

— Не предусмотренное никакой статьей уголовных законов — добавил Клюверс.

— А совесть…

— Совесть… переспросил негодяй, знаете что, Марья Михайловна, если бы я мог предполагать, что вы будете так непрактичны, и бы никогда не стал предлагать вам этого дела… Делайте как знаете, — и ничего не говорил, и ничего не предлагал… Извините, что побеспокоил… Клюверс взялся за шляпу и направился к двери. Молодая женщина бросилась за ним, и посадила на прежнее место… и глазах ее сверкала решимость…

— Что тут хитрить и притворяться, твердо сказала она… Когда вы мне представите вашего протеже?

— Давно бы так, вот и прекрасно… Сегодня вечером, в вашей уборной в театре, идет?

— Конечно… Я буду ждать…

— а помните ли вы наши условия? Или повторить.

— Повторите, я слышала, как во сне…

— Во все время его жизни 12,000 в год, в день смерти, в первые два года, двести тысяч, после двух лет сто тысяч, если он женится, с того же дня — ни копейки! Поняли.

— Поняла!

Молодая женщина произнесла это слово с таким выражением, словно не сознавала всего ужаса заключаемой сделки… она даже улыбнулась.

— Постараюсь получить двести, шутила она, а теперь скажите мне, добрейший Казимир Яковлевич, почему вы обратились именно ко мне?

— Потому что вы огненная женщина! — отвечал с улыбкой Клюверс и откланялся.

Позднее раскаянье

Все случилось и произошло именно так, как предполагал Казимир Яковлевич. Молодой Карзанов с первого взгляда сильно пораженный красотой «Прекрасной Елены», просто чуть с ума не сошел, когда на другой день вечером, Клюверс представил его очаровательной артистке, и та, превосходно играя свою роль, сказала ему несколько приветливых слов, и просила побывать у нее, «так запросто». Но только не раньше будущей недели.

Дело в том, что, получив от Клюверса крупный куш на обстановку, она еще не успела устроить себе уютного гнездышка, и боялась, чтобы прозаическая обстановка номера губернской гостиницы не нарушила собой общего впечатления.

Эти несколько дней казались Ивану Федоровичу целой вечностью, он ежедневно мчался на своем рысаке по несколько раз мимо окон ее новой квартиры, но, кроме целой орды всевозможных обойщиков, столяров и т. п. не видал никого в окнах ее домика. Как известно, дома в Иркутске вообще не отличаются особой грандиозностью, и самое удобное, и вместе с тем не дорогое, это нанять для себя домик особняк, которых очень много, даже в центральных кварталах.

Марья Михайловна больше всего любила свободу и независимость, не мудрено, что она выбрала себе очень хорошенький домик в шесть окошек на улицу и, не щадя издержек, принялась за его отделку.

Через две недели все было готово, и Иван Федорович в первый раз переступил порог того святилища, которое должно было сделаться его Капуей… Весна только начиналась, Федор Максимович был давно и тайге на приисках никто не мог ни запретить Ивану Федоровичу посещать, кого он хотел, ни пропадать из дома целыми неделями. Один только Казимир Яковлевич, присматриваясь порой к перемене, происшедшей в наружном виде «Ванички», к его ввалившимся щекам, и лихорадочному, болезненно сверкающему взгляду, мысленно поздравлял себя с удачей…

Иван Федорович тоже словно переродился: он уже не бредил вслух своей Марьей Михайловной, но весь как бы ушел и себя и в свое новое, неиспытанное, страстное чувство. Он полюбил безумно, страстно эту женщину, в поцелуях которой он пил смерть. Если бы она приказала ему, в минуту нервного возбуждения, броситься из окошка, застрелиться, он ни на минуту не задумываясь, исполнил бы волю своей повелительницы, но она словно не сознавала своей власти над ним и не мучила, не томила его ни ревностью, ни сценами беспричинных капризов, играя комедию страстно влюбленной женщины, она жгла, палила его своими поцелуями, своими бешенными ласками, и он отдавался ей со всем безумием двадцатилетнего влюбленного мальчишки.