Петербургские крокодилы

Когда он вернулся в кабинет, у письменного стола стояла красавица, так поразившая Борщова. Роскошный пеньюар ловко обхватывал её чудный стан. Она держала в руках только что полученные Цукато бумажки.

— Браво, браво, мой коханый! Мне на бархатное платье добыл, браво! Браво!

— Юзя… ради Бога! Ради Бога, оставь деньги, они мне необходимы, — умолял капитан.

— Опять на опыты!.. Не дам, не дам… мне нужнее, нужнее, — говорила красавица, вертясь по комнате с бумажками в руках…

— Что же я буду делать… Чтобы учить этих болванов, мне нужны материалы, нужны машины…

— Не говори вздор… Твои глупые москали верят в тебя, как в Бога, показывай им фокусы, морочь, все сойдет, а денег я не отдам, не отдам… Ты их не возьмешь от своей маленькой Юзи, — и она, вдруг превратившись в ласковую кошечку, подкралась к нему и обняв за шею, поцеловала в губы.

Деньги остались у Юзи.

Глава III Восставший из мертвых

Прежде чем продолжать нам рассказ, вернемся несколько назад, и поищем в прошлом капитана Цукато данные, по которым можно было бы определить последующие развитие этого представителя крокодилов, хотя еще не самой опасной породы.

Лет двадцать тому назад, в Тихвине, уездном городе Новгородской губернии, происходила следующая сцена…

В довольно прилично обставленной квартире поручика квартировавшего там полка, Василия Егоровича Перекладина, на покрытом белой скатертью обеденном столе, в зале, стоял, обитый темным глазетом, гроб. Кругом гроба высились в высоких церковных подсвечниках восковые свечи. В комнате пахло ладаном. Зеркала были завешены, а шторы спущены. Неясный полусвет царил в комнате, и производил на каждого входящего тяжелое, подавляющее впечатление… Чувствовалось присутствие смерти… Но что могло больше всего изумить каждого, это то обстоятельство, что гроб был пуст, в нем не было покойника, да и во всей квартире, кроме двух мужчин, сидящих за чайным столиком, в столовой, ни живых, ни мертвых представителей человеческой породы не оказывалось.

Один из распивавших чай был одет, как на бал, в мундире, эполетах и новых штиблетах, другой же, облеченный в темно-зеленый, восточный халат и туфли, очевидно, был у себя дома, и действительно, это был хозяин квартиры Василий Егорович Перекладин, более известный в полку под кличкой «Васеньки», враль и балагур первой руки.

Офицер в мундире был его ротный командир штабс-капитан Цукато, живший с ним на одной квартире.

— Декорации готовы, роль выучена, — говорил Цукато, прихлебывая чай с ромом. — Одно сомнительно, поедут ли статисты по приглашению?

— Не тужи, брат, тотчас явятся. Особенно твой мерзавец Шельмензон… Он просто умрет с горя, когда узнает о твоей смерти…

— Ха, ха, ха! — покатывался Цукато. — Этому мерзавцу больше пяти копеек не давай, не стоит.

— Уж меня не учи, — улыбаясь, промолвил Перекладин.

— Да, да, давай-ка подочтем, сколько долгов, чтобы не пропустить какого. Список у тебя?

— Вот он… давай считать!

— Давай. Шельмензону 3.000 рублей, клади на счетах.

Косточки щелкнули.

— Вараксину 1.500, с процентами 1.700… Положил?

— Положил.

— Гребешкову 1.600, Инокову 2.200, портному 800, Шлемке Гринбергу… ха, ха, ха… 1.500… дал 300, в полторы вексель… этому пяточек… ха, ха, ха!.. Положил?

— Положил.

— Сколько?

— 10.000… Цифра!.. — многозначительно проговорил Перекладин.

— Да… да-а!.. Всем писал?

— Всем… вчера и сегодня…

— А сколько наличных остается… на уплату?

— 510 рублей, — пересчитав пачку, ответил поручик.

— Как 510, было 560?

— Вот все счеты… Гроб 35 рублей, свечи и церковь 8, священнику 5 рублей, марки, извозчик, посланному с письмами.

— Так, так, верно, верно… В тебе ли мне сомневаться… Знаешь что, Васенька, если нам удастся, тогда всю жизнь, до гробовой доски располагай мной, я твой неоплатный должник… А то съели меня эти проклятые кредиторы, словно черви могильные, заживо съели!..

Раздавшийся в это время в прихожей робкий звонок прервал беседу приятелей. Они быстро оба кинулись в зал. Цукато с ловкостью, которой позавидовал бы любой гимнаст, вспрыгнул на стол, и быстро лег в гроб, сложил руки на груди, и закрыл глаза. Губы его мгновенно приняли мертвенно-спокойное выражение, ни один мускул его не дрожал… Перекладин бережно укрыл его покровом, и закрыл лицо кисеей… осмотрел, все ли в порядке, и затем уже пошел отворить посетителю.

В прихожей, торопливо сбросив пальто, пред Перекладиным предстал маленький человечек, с еврейского типа лицом, и с нервной суетливостью поздоровавшись с хозяином, тревожно проговорил.

— Вы, господин поручик, напугали меня своей запиской, что случилось?.. Бога ради говорите, что случилось?

Вместо ответа Перекладин приотворил дверь в зал и указал пальцем на гроб.

— Умер?.. Вей мир, кто умер?..

— Иван Иванович приказал долго жить.

— Что вы говорите… Иван Иванович, господин Цукатов… Вей мир!.. Не может быть… Он в воскресенье еще занял 300 карбованцев.

— Посмотрите…

Перекладин пошел в зал. Шелмензон (это был он), за ним.

Увидев сквозь кисею знакомые черты своего должника, Шельмензон побледнел… и совсем растерялся. Схватив за руку Перекладин, он прошептал: