Петербургские трущобы. Том 1

– Чисто! очень чисто! – похвалил Пров Викулыч, который успел уже выслушать план задуманного дела и дать надлежащий добрый совет, сущность которого читатели узнают в надлежащем месте.

– Первый хороший праздник, – сказал камлотовый пиджак молодому воришке, – я тебя беру с собой в Казанский. Это – словно бы уж и не жулик, а целый маз выходит. П-шел, собака, выпей водки!

– Клугин! – обратился Сенька к своему ментору. – Скажи Прову Викулычу, что мы нынче новичка привели.

Клугин вывел из толпы бледного ребенка в пестрядинном халате, того самого, который озирался на все с робким изумлением, и подвел его к патриарху.

– Как зовут? – отнесся к нему этот последний в том солидно-благодушественном тоне, как относятся обыкновенно законоучители ко вновь поступившим гимназистам.

– Миколкой, – чуть не задыхаясь, ответил мальчуган.

– Из мастеровых, надо полагать? – продолжал Викулыч, взглянув на его пестрядинный халатик.

– Сказывал, у сапожника в ученье жил, да убег от него третёва дни, – объяснил бойкий Сенька. – Мы нонче дрова таскать лазали и видим – в пустой конуре собачьей сидит кто-то… Смотрим, а это он… Ну, вытащили да и привели… Голодный был…

– Есть родители али сродственники какие? – допрашивал новичка Пров Викулыч.

Мальчик дрожал и готов был разрыдаться. Нижняя губа и подбородок его нервно трепетали – предвестие близких, но сдерживаемых слез.

– Не бойся, милый, отвечай… Мы худа не сделаем, – погладил его по головке Викулыч. – Есть, что ли, родители?

– Нету… никого… – с трудом ответил несколько ободренный мальчик.

– Кто ж тебя в ученье-то отдал?

– Господа отдали…

– Так… А зачем же ты убежал от хозяина?

– Бил меня… все бил… есть не давал.

– Как же он тебя бил-то?

Мальчик отстегнул халат и показал грудь, плечи и часть спины. Ременная шпандра оставила на них синяки полосами. Видно было, что эта хозяйская шпандра без разбору и долго и часто гуляла по его тщедушному телу: не успевали сглаживаться полосы старых побоев, как поперек их накипали новые синяки.

– За что же это он так? – продолжал Пров, покачав головою.

– За разное… Пьяный все больше… Молочник вот разбил… в лавочку долго бегал… клейстер переварил, – припоминал он причины побоев, а слезы не выдержали и покатились.

– Ну, не плачь, малец, не пускай нюни! – утешал его старик, подымаясь с места и откланиваясь присутствующим. – Поживешь с нашими ребятами, поправишься, молодцом станешь.

– Хочешь водки? – предложил ему Клугин по уходе патриарха. – Хвати-ка стакан, веселее будешь.

Ребенок отнекивался.

– У! бабье какое! Учи его, ребята! лей ему в глотку! – скомандовал опытный педагог, и мальчишки разом накинулись на своего нового товарища, хватив его за голову и руки.

– Пей, а не то к хозяину сведу! – постращал ментор, у которого одним из первоначальных педагогических приемов было систематическое приучание питомцев к пьянству, разврату и праздной жизни.

Угроза насчет хозяина подействовала сильно: несчастный мальчик, весь дрожа от наплыва столь разнородных ощущений, с отвращением проглотил большой стакан водки и без чувств повалился на пол.

– Ур-ра-а! – закричали мальчишки, – и через минуту опять появилась там испитая женщина, и опять раздавалась прежняя песня.

Таким-то вот образом из неиспорченного ребенка, которого разные хозяева ни за что ни про что истязали и морили голодом, как последнюю собаку, приуготовляется негодяй и воришка, а впоследствии, быть может, кандидат на каторжную работу, которого мы, в пылу благородного негодования и с утешительным сознанием своей собственной высокой честности, будем клеймить своим презрением, говоря, что поделом вору мука и что закон еще слишком снисходителен к подобным негодяям.

Я полагаю, что мы будем совершенно правы, сограждане! Не правда ли, и вы ведь полагаете то же?

VI НИЩИЙ-БОГАЧ

На другой день за вечернею службой Морденко по-вчерашнему слонялся в притворе за спинами нищей братии и по-вчерашнему же двурушничал, с каким-то волчьим выражением в стеклянных глазах, которое появлялось у него постоянно при виде денег или какой бы то ни было добычи. Фомушка на сей раз не донимал его тычками. И однако, Морденко все-таки спустился с паперти раньше остальной нищей братии, преследуемый градом критических и обличительных замечаний со стороны косоглазого слюняя и баб-попрошаек. Угрюмо понурив голову, шел он в своем дрянном, развевающемся халатишке, направляясь к Средней Мещанской, где было его обиталище. Саженях в десяти расстояния за ним шагал высокий человек, ни на минуту не упуская из виду понурую фигуру старика.

У ворот грязно-желтого дома, того самого, где обитала Александра Пахомовна, мнимая тетушка Зеленькова, и где неисходно пахло жестяною полудой, старик Морденко столкнулся с молодым человеком.

– Здравствуйте, папенька, – сказал этот последний тем болезненно несмелым голосом, который служит признаком скрытой нужды и подавляемого горя.

Неожиданность этих слов заставила вздрогнуть старика, погруженного в свои невеселые думы. Он исподлобья вскинул тусклые глаза на молодого человека и глухо спросил его ворчливо-недовольным тоном: