Петербургские женщины XIX века

— Ну, смотри же, Савишна, — сказала Софья Ивановна, — делай так, как я тебе сказывала; гостям мужеска пола подавай пуншт, а женщинам чай, да не забудь: не наливать по второму стакану, пока сама не скажу… Эх! Кулебяку-то не поджарь…

— Слушаюсь, Софья Ивановна, не обмолвлюсь…

— То-то же, да нарежь ее… Нет, нет, я сама это сделаю… ты только знай подавай, когда я прикажу.

— Слушаю-с, Софья Ивановна… Нешто гостев-то много буде?

— Да, да, черт бы их взял, прости господи, немало…

— Что же это они не едут, Софья Ивановна? — произнес Фома Фомич, входя на кухню. — Скоро девятый час…

— Успеют еще… Ну а что Люба, Надя готовы? Я чай, время было примазаться…

— Нет еще, я немало говорил им: вот застанут вас гости; а оне то косыночку, то булавочку… просто беда мне с ними, да и только.

— Постой, вот я их потороплю! — Сказав это, Софья Ивановна направилась в гостиную, где именинницы снаряжались к балу.

— Что, скоро ли вы? Люба! долго ли ты станешь еще жеманиться перед зеркалом?

— Господи! И одеться-то не дадут! Салопницами, вы хотите, чтобы мы показались, что ли?.. Уж без того бог знает на что похожи…

— А вот, поговори-ка у меня еще…».

Гости остались не совсем довольны приемом. В частности, мужчин не устроила крепость «пунштика».

«— Скажите, пожалуйста, почтеннейший Акула Герасимович, — сказал вполголоса Михаила Михайлович, — нас, верно, пригласили сюда с тем, чтобы уморить с голода… ну уж вечеринка!.. А еще написано „с угощением и разными забавами“, — хороши забавы, когда есть не дают…

— Да, я сам что-то проголодался…

— Ну, слава богу, кажется, несут пунштик…

Действительно, из коридора показалась Савишна с огромным подносом в руках, обставленным стаканами и чашками, за нею шла Надинька, неся, с потупленным взором, корзину с сухарями и ломтиками белого хлеба.

Гости окружили поднос.

— Ну, пунштик, — продолжал Михаила Михайлович на ухо экзекутору, — только слава, что пунштик… просто какой-то жиденький чаишка… Э! Хе, хе!..

— Я думаю, можно подлить туда немного, знаете, того… ромашки.

— Послушай, милая, как тебя зовут?

— Савишна-с.

— Знаешь ли, Савишна, нельзя ли как-нибудь подлить в наши стаканы ромцу, а?

— Нет, Софья Ивановна и то заругалась, говорит: много налила…

— Что ты врешь, дурища ты этакая! — вскричала Софья Ивановна, лицо которой побагровело от досады. — Извините-с, Михаила Михайлович, глупая баба, только что из деревни, сию минуту… пожалуйте ваш стакан.

— Деревенская простота-с, — заметил Михаила Михайлович, злобно улыбаясь… — Ах ты, Савишна, Савишна! Вчерашняя-давишня! — продолжал он, глядя на смутившуюся бабу…»

Зато молодежь повеселилась.

«Аполлон Игнатьевич, чиновник чрезвычайно великого роста, худощавый, одетый в вицмундир светло-зеленого цвета, сел за фортепьяно. Звуки „Ну, Карлуша, не робей“ возвестили начало бала; кавалеры засуетились подле своих дам, остальные лица прижались к стенкам.

Начались танцы.

Между тем во второй комнате игра становилась горячее и горячее; Вакх Онуфриевич, который, вопреки приказаниям, данным Софьею Ивановной кухарке, подавать гостям не более одного стакана пунша, успел каким-то способом подхватить пару, горячился не в пример другим.

— Нет, братец ты мой, как хочешь, — кричал он Акуле Герасимовичу, ударяя кулаком по столу, — а не смей сбрасывать трефовой дамы; этого, брат, ты не смей!..

— Во-первых, я не ты, — сердито отвечал ему экзекутор, — а во-вторых, не имея чести вас знать лично, я спрашиваю вас, милостивый государь, по какому праву вы осмеливаетесь здесь кричать?..

— Что? Что?..

— Полноте, господа! Вакх Онуфриевич, как тебе не стыдно! — сказал Фома Фомич. — Эка беда, что Акула Герасимович сбросил трефульку, а тебе бы козырнуть да козырнуть, и дело было бы с концом.

Не знаю, чем бы окончилось все это, если б звуки первой французской кадрили, шарканье танцующих и в особенности неистовые притаптывания молодого Кувыркова не возбудили в игроках желания посмотреть, что происходило в гостиной. Действительно, было чем полюбоваться: Петр Петрович, танцующий с Любовию Фоминишною, казалось, хотел на этот раз превзойти самого себя. То с каким-то страстным томлением провожал он свою даму глазами, то вдруг вскидывался в сторону и семенил ногами чрезвычайно быстро; когда даме его следовало делать балансе, он преклонял пред нею одно колено, махал по воздуху платком и улыбался так, что сама Любочка невольно должна была потуплять глаза. Были и другие лица, достойные внимания, как, например, Волосков и еще какой-то молодой чиновник в черном фраке, танцующий с дочерью Силы Мамонтовича, и который употреблял все свои усилия, чтобы обратить на себя внимание, но они решительно исчезали перед удалью Петра Петровича…»

И даже завязалась светская беседа:

«— Ну, уж, признаюсь, сударыня, ваш сын так танцует, — сказал толстый бухгалтер Пелагее Кузминишне, — что я и сказать не умею… и где это он так ловко навострился?..

— Мой Петинька еще по сию пору не покидает уроков… каждую субботу аккуратно посещает он танцклассы.

— А должно быть, там очень хорошо учат, в этих танцклассах?