Петербургские женщины XVIII века

В XVI–XVIII веках считалось, что детям нельзя разрешать ползать, иначе они не научатся ходить. Для этого бодрствующих детей помещали в специальный табурет для стояния, в котором ребенка фиксировали кольцом из ивовой ветки, замыкавшимся вокруг талии. В таком положении ребенок не мог сесть на холодный пол, не мог подобрать с пола что-то неподходящее. Позже для обучения ходьбы использовались вожжи и табурет с колесиками — аналог современных ходунков.

Руссо реформировал и эту область: «У Эмиля не будет ни особых шапочек, ни корзин на колесах, ни тележек, ни помочей; по крайней мере, лишь только он научится переступать с ноги на ногу, его будут поддерживать только на мостовой, и то для того, чтобы поспешно ее пройти. Вместо того чтоб оставлять его коптеть в спертом воздухе комнаты, пусть выводят его ежедневно на луг. Пусть он там бегает, резвится, пусть падает хоть сто раз в день, — тем лучше для него: он скорее научится подниматься. Приятное чувство свободы искупит собою много ран. Мой воспитанник часто будет ушибаться, но зато он будет всегда, весел; если ваши ушибаются реже, зато они всегда стеснены, всегда на привязи, всегда скучны. Сомневаюсь, чтобы выгода была на их стороне».

Маленькие мальчики и девочки носили одинаковые платьица. Позже мальчикам надевали бриджи. А с 1790 до 1830 года стали популярны детские комбинезончики со странным названием «скелетоны», состоящие из жакетика с коротким или длинным рукавом, пристегнутого на пуговицах к брюкам с высокой талией. Их носили мальчики от четырех до восьми лет.

Девочки оставались в муслиновых платьях до двенадцатитринадцати лет, после чего им шили платья с корсетом. Сохранились воспоминания девочек о первых примерках корсета, в которых они жалуются на чувство стеснения и потери свободы.

Игрушки и игры были общими для детей и взрослых. И те и другие могли играть волчками, катать обручи, играть в догонялки, прятки и т. д. О пристрастии взрослых к детским играм упоминает Державин в стихотворении «Жизнь Званская». Все детские игрушки были самодельными, т. к. не существовало индустрии производства игрушек.

Руссо полагал, что до двенадцати лет ребенка бессмысленно учить систематически — нужно, чтобы он обучился исподволь, вследствие необходимости или интереса.

«Непосредственный интерес — вот великий двигатель, единственный, который ведет верно и далеко. Эмиль получает иной раз от отца, родных или друзей записки с приглашением на обед, прогулку, катанье на лодке, с приглашением посмотреть какой-нибудь общественный праздник. Записки эти коротки, ясны, отчетливо и хорошо написаны. Нужно найти кого-нибудь, кто бы прочел их; такого человека не всегда найдешь в данное время или он мало склонен к услуге за вчерашнюю услужливость ребенка. Таким образом, случай, момент проходит. Наконец, ему читают записку, но уже поздно. Ах, если б он сам умел читать! Получают еще записки; они так коротки! содержание так интересует! Хотелось бы попробовать разобрать их; другие то помогают, то отказывают. Ребенок напрягает силы, наконец разбирает половину записки: дело идет о том, что завтра предстоит есть крем… Но где и с кем? Сколько тратится усилий, чтобы прочитать и остальное! Я не думаю, чтоб Эмилю понадобилась конторка. Стоит ли говорить теперь о письме? Нет, мне стыдно пробавляться пустяками в трактате о воспитании.

Прибавлю только одно замечание, которое является важным правилом: чего не торопятся добиться, того добиваются обыкновенно наверняка и очень быстро. Я почти уверен, что Эмиль до десятилетнего возраста отлично научится читать и писать именно потому, что для меня совершенно все равно, научится он этому до пятнадцати лет или нет; но я лучше хотел бы, чтоб он никогда не умел читать, лишь бы не покупать этого умения ценою всего того, благодаря чему самое умение становится полезным; к чему послужит ребенку чтение, если у него навсегда отобьют охоту к нему?»

Однако это философское равнодушие к тому, обучится ли ребенок читать до пятнадцати лет, родители разделить не могли. Обычно к ребенку приглашали учителей гораздо раньше. Но здесь их могли подстерегать определенные трудности: найти хорошего наставника было нелегко, удержать при себе еще сложнее.

Так, уже знакомая нам графиня Румянцева, отчаявшись найти воспитателя сыновьям, взяла отставного артиллерийского подполковника учить их арифметике. Позднее в ее доме появился новый учитель для детей — швейцарец, майор Прусской службы, некто Цвилер, который не смог найти место для службы и пошел обучать детей, с условием, чтобы звали гувернером, а не учителем. Его оклад составлял 300 рублей в год, кроме того, он жил на полном пансионе, имел к услугам экипаж и регулярно получал подарки. Потом был еще майор французской службы Моно, а также некто Лаянс, впрочем, недолго.