Петербургский день

– Вотъ оселъ! вдь цвты пропадутъ отъ топки.

– Где жъ имъ цлымъ быть.

– Нтъ, ты меня съ ума сведешь! простоналъ Иванъ Александровичъ, и бросился въ кабинетъ.

На потухающемъ камин красовался великолепный букетъ изъ темныхъ и блыхъ розъ. Но самые крупные лепестки уже совсмъ сморщились, и нкоторыя головки склонились внизъ.

– Болванъ! негодяй! неистовствовалъ Иванъ Александровичъ. – Такой букетъ, и сразу погубить!

Но Матвй, очевидно, не соглашался признать свою вину.

– Съ этими пукетами завсегда такъ, – твердилъ онъ. – Вдь они, мошенники, на проволоку ихъ сажаютъ. Вотъ ежели-бы съ горшкомъ…

– Кто принесъ? Отъ кого? – спросилъ Воловановъ.

– Швейцаръ принесъ.

– Да отъ кого? Кто прислалъ?

– Посыльный принесъ.

– Отъ кого, я тебя спрашиваю! – крикнулъ Иванъ Александровичъ такимъ дикимъ голосомъ, что Матвй даже отороплъ.

– Отъ неизвстной личности, – пробормоталъ онъ сквозь усы.

Лицо Ивана Александровича начало понемногу проясняться. Онъ бережно перенесъ букетъ на письменный столъ, слъ въ кресло, запахнулъ полы халата, и съ наслажденіемъ втянулъ въ себя душистый запахъ. На губахъ его появилось нечто врод улыбки.

– Ни записки, ни карточки, ничего не было? – спросилъ онъ.

– Откуда имъ быть! – отозвался, снова ободряясь, Матвй.

– Какъ ты по-дурацки отвчаешь, – снисходительно замтилъ Иванъ Александровичъ. – Чтожъ, посыльный такъ и сказалъ: не приказано, молъ, говорить, отъ кого прислано?

– Будетъ онъ, тоже, разговаривать!

Матвй удалился, и черезъ минуту подалъ чай и филипповскій калачъ. Иванъ Александровичъ продолжалъ задумчиво улыбаться. Эта улыбка все расцвтала подъ его пушистыми усами, разливалась по всмъ чертамъ лица.

«Отъ кого бы, однако, этотъ букетъ? – думалъ онъ. – Чрезвычайно, чрезвычайно мило. Такого вниманія нельзя не оцнить. Но кто такая? Безъ сомннія молоденькая, хорошенькая женщина; некрасивая не ршилась бы. Наврное препикантная особа. И какая таинственность… О, женщины умютъ. Она, очевидно, расчитываетъ на мою проницательность. И она не ошибается. Я ее знаю, эту прелестную незнакомку. Знаю, знаю… (Улыбка Ивана Александровича сообщилась его глазамъ, и они приняли чрезвычайно плутовское выраженіе). Это Вра Михайловна, жена нашего директора. Она иметъ неприступный видъ, но насъ этимъ не проведешь. Нтъ, не проведешь! Ея мужъ – человкъ государственнаго ума, но онъ вдвое старше ея; и притомъ, у него уши и губы оттопыриваются. Она, она, больше некому».

Иванъ Александровичъ вскочилъ и прошелся нсколько разъ по кабинету, потомъ щелкнулъ пальцами.

– Я долженъ написать ей нсколько строкъ, поблагодарить ее, показать, что я понялъ. Написать тонко, умно, остроумно; это у меня выходитъ – ршилъ Иванъ Александровичъ, и присвъ снова къ столу, раскрылъ бюваръ.

Нсколько строчекъ потребовали, однако, добраго часа времени и почти цлой коробки бумаги. Наконецъ записка была сочинена. Воловановъ позвалъ Матвя и приказалъ сбгать за посыльнымъ.

– Вотъ, любезный, снеси это по адресу. И если лакей или курьеръ спросятъ, отъ кого, скажи, что не приказано говорить. И даже вотъ что лучше всего: отдай письмецо горничной, чтобы барын въ собственныя руки, – распорядился Воловановъ, отпуская посыльнаго.

«Теперь какъ разъ мужъ ухалъ въ департаментъ, она одна, и… чудесно»! проговорилъ онъ вслухъ, снова щелкнувъ пальцами. – «Недурненькій завязывается романъ, весьма недурненькій».

Онъ сталъ глотать простывшій чай и прожевывать филипповскій калачъ, терпливо бгая въ то же время по развернутой газет.

«Однако, что новаго? Не могу же я выхать изъ дому, не зная о чемъ и что говорить», – торопилъ онъ самъ себя.

«Въ телеграммахъ ничего. Производствъ никакихъ. Покойниковъ много, но все какіе-то неизвстные. Передовая о пониженіи пошлины на антрацитъ; какое мн дло до антрацита? Въ фельетон, однако, что-то философское. Это хорошо: такіе фельетоны всегда даютъ, о чемъ говорить въ обществ. Новыя мысли бываютъ. Вотъ и тутъ, что-то о восточной цивилизаціи. Такъ, такъ, очень хорошо. Восточная цивилизація неизмримо выше европейской… очень хорошо. Она сберегаетъ народы, оставляя ихъ въ бездйствіи… отличная мысль! Объ этомъ даже съ дамами можно говорить».

– Матвй, одваться!

Матвй появился, но вмсто того, чтобъ принять на руки сброшенный бариномъ халатъ, ухватился за букетъ и понесъ его вонъ.

– Куда? Зачмъ? – крикнулъ Воловановъ.

– Отдать надо. Пятый разъ уже спрашиваютъ.

– Какъ отдать? кому отдать? кто спрашиваетъ?

– Седьмой номеръ. Луиз Андреевн пукетъ присланъ, мамзели…

– Что-о!? – заревлъ Воловановъ такимъ дикимъ голосомъ, что Матвй чуть не выпустилъ букетъ изъ рукъ. – Ты меня убить хочешь, зарзать? Вдь я директорш записку послалъ…

Усы Матвя совсмъ повисли, глаза начали часто моргать.

– Воля ваша, Иванъ Александровичъ, я тутъ не причина. Швейцаръ перепуталъ. Вы-бы хозяину пожаловались, – бормоталъ онъ.

Воловановъ въ невыразимомъ отчаяніи поднялъ надъ головой кулаки и потрясъ ими въ воздух.

II

Бронзовые часы на томъ самомъ камин, гд недавно стоялъ «пукетъ», причинившій такое непріятное разочарованіе Ивану Александровичу Волованову, пробили двнадцать. Иванъ Александровичъ схватился за голову.