Петербургский изгнанник. Книга первая

Александр Николаевич подумал о нитях, протягивающихся и связывающих воедино Тобольск и Иркутск. Там издавался журнал — первый светоч просвещения в сибирском крае, здесь содержались музеум и библиотека, книгами которой пользовались жители ближних уездных городов и селений. Теперь и ему суждено будет пользоваться здешней библиотекой.

— Осмотрите музеум? — спросил Никитин.

— Обязательно.

Поднялись на третий этаж. В одной половине размещался отдел естественной истории, в другой — физический. Радищев изъявил желание осмотреть музеум с отдела естественной истории.

— Он у нас в беспорядке, — предупредил Никитин.

— Ничего…

Как только они открыли дверь, на них пахнуло мышиным запахом и гнилью.

— Грызут, ничего поделать не могу, — виновато признался смотритель.

Многие чучела и гербарии, небрежно хранившиеся, были попорчены мышами.

— Как можно допускать, — с болью сказал Радищев.

Александр Николаевич осмотрел коллекции разных пород земли, камней, солей, металлических руд, какими богата Иркутская губерния, и был приятно поражён обилием её ископаемых.

Дольше всего Александр Николаевич задержался в отделе физической истории. Здесь хранились новейшие изобретения века — электрическая машина, орудия приготовления целительных и искусственных вод, модели водоходных судов, а также машин, употребляемых на здешних фабриках и заводах.

— Образец отменного искусства — телескоп! — подходя к большой латунной трубе и платком протирая окуляр, с гордостью проговорил Никитин.

— Богатство! — восхищённо произнёс Радищев, удивлённый множеством увиденных в музеуме новейших физических приборов.

— Составлял сей отдел Эрик Лаксман.

В музеуме старательно были собраны произведения здешнего края: модели разных земледельческих орудий, физических инструментов, судов, плавающих не только на Ангаре и Байкале, но и в Охотском море. Осматривая и изучая музейные экспонаты, Радищев думал над тем, как велико начинание, предпринятое людьми науки в отдалённом крае государства российского. Александру Николаевичу до боли было обидно, что он так мало знает о людях, которых ему назвал смотритель книгохранительницы и музеума, имена которых он встретил, просматривая почётный список создателей этого очага просвещения.

Об Эрике Лаксмане он был лишь наслышан. В прошлом году «минералогический путешественник» возбудил общее внимание к себе учёных мира сообщением Палласу о черепе носорога, найденном вблизи Иркутска. Теперь Радищеву захотелось сблизиться с Эриком Лаксманом, как и с Григорием Шелеховым — энергичными людьми, беззаветно любящими своё дело.

Александр Николаевич спросил Никитина о Лаксмане.

— Учёный муж нашего края, милейший человек! Кудесник в своих делах, — смотритель засуетился и стал что-то искать, а потом показал Радищеву образец стекла.

— Прозрачно, как ангарская вода. На стеклоделательном заводе в Тальцах изготовлено рукою Лаксмана… А какая оранжерея у него! Обязательно понаведайтесь…

И когда Александр Николаевич покидал библиотеку, Никитин осведомился:

— Надолго в наши края?

— Надолго, — неопределённо ответил Радищев.

— Где жительствуете?

— В Илимске буду…

— Купец тамошний, Прейн, пользуется сочинениями книгохранительницы. Буду рад оказаться полезным господину Радищеву…

Никитин проводил Радищева. Стоя на крыльце и глядя, как тот твёрдой походкой спокойно удалялся, он думал, что редко бывают такие люди, которых встретишь один раз, а запомнишь надолго. Смотритель книгохранительницы заключил, что Радищев был человек серьёзный, посвятивший жизнь свою чему-то важному и значительному.

И хотя Радищев ничего не сказал о себе, кроме того, что жить будет в Илимске, Никитин, за долгие годы службы в приказе общественного призрения встречавший не мало самых различных людей, почувствовал и понял: посетитель его был необычным человеком.

Глубокая любознательность и неподдельное восхищение, вызванное осмотром минералогического и физического кабинетов, интерес к рачителям книгохранительницы и музеума, именами которых искренне гордился Никитин, — всё это заметно отличало и выделяло Радищева среди других посетителей — чиновников, купцов и путешественников, заглядывавших в эту обитель просвещения.

Радищев уже скрылся за поворотом городской улицы, а Никитин всё стоял на крыльце и размышлял о человеке, оставившем незабываемый след о себе и согревшем душу его, как луч солнца, прорвавшийся на землю сквозь тёмные тучи и пасмурь дня.

5

В Иркутске готовились к осенней, ежегодно проводимой, ярмарке. С низовьев Ангары подтягивались купеческие дощаники с товарами, что везлись из России через Великий Устюг, Казань, Тобольск, Томск, Енисейск. Дощаники были с побитыми бортами, с покалеченными рулевыми вёслами. Глядя на них, можно было сказать, сколь трудный путь они прошли, поднимаясь вверх, минуя страшные Братские пороги, преодолевая быстрое течение этой могучей сибирской реки.

Из-за Байкальского моря, сверху спускались лёгкие парусники нерчинских и даурских купцов, везущих в тюках пушную рухлядь — богатство своих лесов, забайкальских гор и даурских степей.