Петербургский изгнанник. Книга первая

Причалы иркутской пристани, заставленные дощаниками, лодками, парусниками, байкальскими судами, напоминали большой портовый город. На набережной Ангары все эти дни с утра, как только спадал густой туман над рекой, и до вечера, пока вновь её не кутала белесая завеса, было людно и шумно. Ночью на берегу горели костры. Караульщики оберегали привезённое добро. До восхода солнца гремели их неугомонные колотушки, завывали сторожевые псы, слышались развесёлые песни загулявшей ангарщины, крики зверобоев, их брань, едва стихавшие под утро.

Гостиный двор, лабазы, подвалы были забиты привозными товарами, а купцы со всех сторон российской земли всё подъезжали. У каждого из них было что-то своё, отменное от соседа. Иркутск как бы являлся складочным местом для торговли в этой губернии, простёршей свои владения к западу до великой реки Енисея, к северу до якутских земель, к востоку до Алеутских островов, к югу до снежной Тунки.

Знатные ярмарки бывали в конце октября, ноябре, иногда забегали на декабрь, если случай допускал судам и российским дощаникам прийти из Енисейска, а даурским купцам из-за бурного байкальского моря.

Уже началась предъярмарочная мена товаров, перепродажа и перекупка их большими партиями. На Иркутской ярмарке, в отличие от Ирбитской и Тобольской, торговля производилась гуртом, а в другое время года — в розницу. Перекупщики сновали между приезжими купцами, выспрашивали их о торговле, приценялись, сбивали цену на привозные товары и набивали на свои. В подвалах и питейных домах подсчитывались возможные барыши, устраивались всякие сделки и торговые махинации.

Шумнее всего было на пристани. В эти дни Григорий Иванович Шелехов, любивший торговый шум, споры, предъярмарочную сутолоку, был в гуще купцов и промыслового люда, выспрашивал их о житье-бытье, прислушивался к тому, о чём больше всего говорят в народе.

В простом синем сюртуке, в поярковой шляпе, в плисовых брюках, вправленных в сапоги, Шелехов почти ничем не выделялся в шумной толпе приезжих купцов, приказчиков, чиновного люда, носившего партикулярные платья.

Многие из тех, кто встречался ему на пристани, снимали выцветшие шляпы, шапки и поклоном головы приветствовали смелого мореходца. Другие подходили к нему, здоровались за руку, делились мнениями о предстоящей ярмарке, о торговле на Кяхте, Алеутских островах, Охотске.

Григорий Иванович коротко беседовал с ними и шёл дальше, присматриваясь и прислушиваясь к жизни, что била ключом вокруг него. Иногда он сам подходил к промысловикам-добытчикам и заговаривал с ними. Увидев знакомые лица верхнеангарских нерповщиков-зверобоев, Шелехов поприветствовал их и спросил о промысле.

— Нерпичий промысел ноне тощ будет, — ответил один из них, снимая с головы войлочную шляпу и вытирая ею потное лицо.

— Почто так? — поинтересовался Шелехов.

— Не играет нерпа в Байкал-море — верная примета тому.

Другой зверобой, что был постарше, почёсывая бородку морщинистыми, но ещё крепкими руками, вставил:

— Ране нерпу-то сбывали китайцам, а теперя куда её девать? Иркутские салотопки завалены, мыло и то не варят…

— А морская губка как?

— Морскую губку добыть можна, — продолжал первый зверобой, — а куда её? Дядя Гаврила метко сказал — в Кяхте ворота закрыты? Закрыты. Иркуцкие серебряники не берут её. Много ли надо им полировать медные и серебряные изделия? Не выгоден стал промысел морской губки…

Зверобой Гаврила опять перебил:

— Башковитый ты, Григорий Иваныч, нашего брата пытаешь, а про морского котика, как там промысел на Алеутах-то, молчишь…

— Промысел, ребятушки, богатый, да зверобоев-молодцов на Алеутах, таких, как верхнеангарские, маловато, — улыбаясь, проговорил Шелехов. — Нужда в них у меня.

— Сколь платишь? — оживился зверобой Гаврила.

— Обижаться не станете, — ответил Шелехов, присаживаясь на нос парусника.

— Гавриле что не запродаться на дальний промысел, — сказал первый зверобой, — ему и без бабы прожить можно…

Остальная ватага нерповщиков громко захохотала.

— Женатому без бабы как быть? Ещё болезнь каку подцепить на Алеутах…

— А ты попридержи свою природную слабость-то, — сказал Шелехов.

— Нельзя, Григорий Иваныч, отвратить ту слабость через долгое время, без жёнки живили…

— Теперь с жёнами на Алеуты направляю, — сказал серьёзно Шелехов.

— Подумать можно, коль так…

— А рыба, как рыба, ребятушки?

— Рыбу, Григорий Иваныч, на Байкал-море добыть можна. Что омуль, что хариус — есть. Удачливый башлык, вон как дядя Гаврила, в одну тоню до ста бочек и более загребает…

— Бочка разная бывает.

— Дядя Гаврила, покажи-ка Григорию Иванычу твою бочку.

Дядя Гаврила сдёрнул рогожу.

— Считай полторы тыщи омуля в каждой, не мене.

Рядом с парусником нерповщиков-зверобоев покачивалось одномачтовое купеческое судно. Шелехов указал на него рукой.

— Сколь поднимает груза?

Нерповщики посмотрели, куда указывал Шелехов.

— Корыто-то? — переспросил зверобой Гаврила, — до десяти тыщи пудов!

— Почто корыто?

— С парусом на нём при противных ветрах лавировать нельзя, Григорий Иваныч, — пояснил Гаврила, — а выходить в Байкал-море тем более, сарма перевернёт…