Петербургский пленник

Ричмонд, которого путешественники достигли спустя три дня, произвел на Лазарева другое впечатление: очень деловой, дымящий трубами металлургического завода, наполненный под завязку озабоченными людьми: солдатами, чиновниками, возчиками, торговцами, неграми… Этот город состоял как раз из 2–3 этажных домов, образовавших несколько разновысотных протяженных улиц по левому берегу реки Джеймс (пересеченных, как принято у американцев, номерными стритами), над которыми возвышался полу-Парфенон (колонны только вокруг передней части прямоугольного здания) — таким выстроили вирджинцы свой Капитолий. Впрочем, различные строения преимущественно производственного и складского характера были и на правом берегу, к которым через реку, по островам и скальным порогам тянулся на деревянных «быках» железнодорожно-пешеходно-гужевой мост.

— Не уверен, что мы найдем здесь места в приличной гостинице… — озадачился граф Адлерберг, стоя на ступенях трехэтажного желдорвокзала (увенчанного в немецком стиле высокой красночерепичной крышей и башней с неизменными часами) и обозревая городское многолюдье.

Спустя два часа, объездив в нанятой коляске весь город, граф в этом своем выводе смог увериться — ни за какие деньги владельцы отелей на постой их не брали: нет мест! И все-таки им повезло: когда они оказались в исходной точке поисков (у того же вокзала), Лазарев по наитию подошел к старшему кассиру (по совместительству администратору) и спросил:

— При вокзале ведь есть гостиница?

— Есть.

— Могут в ней быть свободные места?

— Обычно нет, но час назад на фронт отправился генерал Кирби Смит со своими офицерами, которые квартировали как раз у нас, освободилось сразу три комнаты.

— Мы их берем, — быстро сказал Мэтью Лазарев. — К кому мне обратиться с оплатой?

— Ко мне же…

Обедали они втроем уже в прекрасном настроении, в расположенном неподалеку от вокзала центральном городском ресторане, на его втором этаже, предназначенном для респектабельных господ. Блокада еще не успела оказать своего губительного воздействия на запасы провианта в Ричмонде и потому ассортимент блюд здесь мало отличался от лондонского, хотя и уступал чересчур изощренному парижскому. Джейн вполне уже освоилась со столовыми приборами и этикетом и нисколько в этом смысле не отличалась от бывших в зале нескольких богатых посетительниц. Только вот чопорности в ней было все же маловато…

— Мэтью, — заговорщицки склонилась она над столом. — Отчего в фешенебельных залах всегда играет скучная музыка? В то время как под нами народ попроще явно веселится под музыку живую…

— Ты полагаешь, нам стоит попробовать оживить и этот зал?

— Этих нет. Но вот спуститься вниз и послушать тех страсть как хочется…

— Какие проблемы? А, граф? Мы ведь уже вполне накушались и наскучались?

— Вы точно дворянин, Дмитрий? Или в Америке в Вас ожили плебейские замашки? Впрочем, раз вам обоим так хочется пощекотать нервы, спускайтесь и щекотите. Я же посижу, пожалуй, в одиночестве и выясню: неужели здесь в классных ресторанах нет путан?

В нижнем зале ресторана мест, конечно, не было, но золотой доллар бармену показался очень привлекательным, и он сорганизовал «плантаторской» парочке два стула у колонны и два коктейля (он сказал «джулепы»), пообещав потом повторить. Веселье в зале катилось колесом: на эстраде два негра (почему-то в жирном гриме) в одинаковых полосатых штанах на подтяжках и в белых рубахах вовсю колотили по клавишам одного фортепьяно и пели разухабистую песню про то, какие титьки они недавно мацали у Сары, а на предэстрадном пятачке им в такт выплясывали многочисленные поддатые посетители мужского пола. Молодые женщины в зале тоже были, но они предусмотрительно из-за столиков не выходили, ограничиваясь смешками и ритмичными хлопками в ладоши.

— А негры-то ненастоящие! — поделилась со своим миленком уже хохочущая и тоже хлопающая Дженни. — Просто два белых намазались черной ваксой…

Тут прозрел и Лазарев, которого в облике негров тоже что-то беспокоило: точно, таких востроносых негров быть здесь не должно. Такие живут в Эфиопии и вообще в Восточной Африке, но этих-то из Западной Африки возили, где носы у мужчин мягкие, разлапистые…

Тем временем, песенка о Саре и ее славных титьках все-таки закончилась, и на эстраду под фортепьянную трель вышла, поводя широкими бедрами фальшивая же «негритянка» («Видимо, негритянская тема эксплуатируется у них как самая популярная» — подумал Митя) и запела куплеты типа: «мы с миленочком катались по реке на лодочке, не гребли, а целовались, а потом продолжили…» Далее выяснилось, что миленочек был белый тип, так как «родила мулаточку» — под одобрительные возгласы публики.

— Мэтью! — повернулась к Мите, блестя глазами, Дженни. — Дай мне спеть! Я покажу им, что такое настоящая песня! Они у меня на колени встанут! А потом кинутся на руках носить…

— Оно тебе надо? — произнес Митя пренебрежительно. — Да и нельзя нам пока светиться. Дело надо сделать…

— Мэтью!! Одну песню! Тебя я сама подмажу, никто и не узнает. И сама перекрашусь, так и быть…