Петербургский сборник

Но вот – среди толпы густой
Мелькает быстро перед вами
Ребенок робкий и немой
С большими, грустными глазами.
Ребенок… Ей пятнадцать лет.
Но за собой она невольно
Влечет вас… за нее вам больно
И страшно… бледный, томный цвет
Лица, – печальный след сомнений
Тревожных, ранних размышлений,
Тоски, неопытных страстей,
И взгляд внимательный – все в ней
Вам говорит о самовластной
Душе… ребенок бедный мой!
Ты будешь женщиной несчастной…
Но я не плачу над тобой…

XXIV

О, нет! пускай твои желанья,
Твои стыдливые мечты,
В суровом холоде страданья
Погибнут… не погибнешь ты.
Без одобренья, без участья
Среди невежд осуждена
Ты долго жить… но ты сильна.
А сильному не нужно счастья.
О нем не думай… но судьбе
Не покоряйся; знай: в борьбе
С людьми таится наслажденье
Неистощимое: презренье.
Как яд целительный, оно
И жжет и заживляет рану
Души… но мне пора давно
Вернуться к моему «роману»:

XXV

Вот перед вами в вырезном
Зеленом фраке – шут нахальный.
Болтун и некогда «бель-ом»,
Стоит законодатель бальный,
Он ездит только в «высший свет»,
А вот – неистово развязный
Довольно злой, довольно грязный
Остряк; вот парень средних лет,
В венгерке, в галстухе широком.
Глаза навыкат, ходит боком,
Хрипит и красен, как пион.
Вот этот черненький – шпион
И шулер, – впрочем, малый знатный,
Угодник дамский, балагур…
А вот помещик благодатный
Из непосредственных натур.

XXVI

Вот старичок благообразный,
Известный взяточник – а вот
Светило мира, барин праздный,
Оратор, агроном и мот,
Чудак, для собственной потехи
Лечивший собственных людей…
Ну – словом, – множество гостей.
Варенье, чернослив, орехи,
Изюм, конфекты, крендельки
На блюдцах носят казачки…
И, несмотря на пот обильный,
Все гости тянут чай фамильный.
Крик, хохот, топот, говор, звон
Стаканов, рюмок, шпор и чашек…
А сверху, с хор, из-за колонн
Глазеют кучи замарашек.

XXVII