Петербургский сборник. Поэты и беллетристы

В больнице, когда полная свобода от сутолочи, есть время подумать на счет жизни. А как теперь, можно сказать, при конце, я разбираюсь в людях, то и себя оценю, что я не наукой, а моментом жизни, просвещенный человек. И только… Необыкновенно жить простому человеку. Чтобы найти подходящую жилу, надобно знать! По гречески вы соображаете — что значит: душа? Ну, душа — душа и значит в нашем русском, неразвитом языке. А греки для этого счету предназначили особое слово, — психе — то-есть… Греки — необыкновенный народ. Взять хоть ту же самую губку, завалящий товар, а у него глядишь и расторговался грек. Я человек схватчивый и каждую особенность жизни замечаю. Недаром его превосходительство, бывший наш директор, меня упрекали: — удивляюсь тебе, Скочиляс, до чего вы воспитонцы перенятливы. Тебе бы в Европе Первертоном быть, переверты тайно дипломатничать…

А как же и не быть первертоном лишенному рода, неоснованному человеку, которого собственная кровная мать покинула на произвол судьбы и казенную заботу.

Конечно, в младых годах я подвергнулся ошибкам поведения, за что и принимал урок от дядьки нашего Сипатыча… Огромный очень фитьфебель, со стеклянным фальшивым глазом, от турецкой еще войны. К детских годах, надо сказать, меня отдали из Воспитонского Дома в Преображенский полк, в кантонистскую школу. Что там приключалось со мной, только Сипатычу известно, но ни фаготному искусству, ни обращению с пистоном обучить меня ни для кого не составляло возможности, — дыхание у меня запирало. По такому случаю обрекли меня барабанной игре.

А тут подвернулась страстная любовь. Из конфеточного магазина одна нежная дева с обходительными словами. Я был, правда, совсем отрок и, начитавшись благородных книжек, увидел в своей судьбе фортуну. И хоть фортуна была довольно старше меня и в паричок головку кутала, как впоследствии стало известно, — ну да мне в те поры не приходилось разбираться… Одним словом, колесо жизни повернулось. Ходил я, будто угоревши, хочу что-нибудь деликатное сочинить фортуне моей, а чувства нет. Все чувства барабаном отбило. Можете сами видеть: здоровье у меня тонкое, по сложению, а с восьми до восьми каждодневно упражняясь на барабане, я все остатки потерял. Так решили мы эту музыку бросить и, по рекомендательному рапорту заочной своей любви, откомандировался я швейцаром в конфеточный магазин. Товарищи полагали, что постиг меня полный крах, но, по фактам судить, оттуда началось мое существо. Обмундировали меня из серой шинели в позлащенную курточку, был я тоненький, с аппетитными глазами юный отрок и барыням нравилось, чтобы я коробки им в экипаж подавал. А я знаю преданность, вежливо улыбаться могу и как теперь понимаю, что простому человеку первый козырь жизни — перенятливость и осторожный ход поведения. Так на сладком, да гривенничках и двугривенничках я взрос во весь фрунт и с возрастом пошаливать начал; костюмчик себе сторговал и в свободный день по Невскому манежусь преподобным финтиком, точно сын хорошего семейства, многие дамочки прельщались. Тут пошло у меня пренебрежение фортуной, ей, конечно, понятно сделалось мое поведение и по бабости подвергла она меня мстительности. Довела хозяину поклеп, и отрока, вкусившего сладость деликатной жизни, попросили об выходе.

Не могу рассказать, как я скитался в поисках пищи и никак в жилу не попадал. Был грумом для служебной связи с заграничной певичкой, а когда вздыхатель ее покинул, меня прогнали вместе с всей ее кавалерией. Проще говоря: не раз я о фортуне нежно поминал и честил себя идиотом.

Пришло время призываться… Тут я, за одного купца вкупившись, и, по причине хлябости и схватчивости, определен был в саперные войска, а как фортуна моя имела генеральное знакомство, по причине покупки конфет, дали мне протеже в гвардию, чтобы я квартировал в Петербурге. Ведь тут опять с заочной своей любовью я заключил перемирие и дерзость мою она помиловала.

Для кого солдатчина — труба, а мне — манёвры судьбы, пустяковина. Надо только подоспеть начальству преданным ходом. Я даже усердными медалями и нашивкой отличен.

Приходит раз на словесные уроки наш полковник, Мордовцев фамелья, спрашивает у нас.

— Кто первый на имперью человек?

Кто ему отвечает: митрополит… Кто: царь…

— Ну, а ты, Скочиляс? — меня спрашивает.

— Царица, — рапортую, — ваше высокородье!

— Как так царица? — удивляется он значительно, — почему не царь?

— Никак нет — отвечаю во фрунт, — они не простой народ, они — божьи помазанники!

Засмеялся он и в зубы полтинник.

— Замечательно! — говорит, — выходит, что царица…

Тогда я еще не в сознании был.

Ну, конечно, меня на сверхсрочную просили, да меня тянуло уже больше к гражданской части. Вышла тут верная командировка курьером департамента. Дело нетяжелое и человек на виду. Летал я с пакетами, покуда не залетел к самому директору.

— Это кто? — спрашивает.

Секретарь при них объясняет, что мол из наших курьеров, бывший гвардии сапер и медалями отличен.

Генерал тогда отвечает: