Петербургский сборник. Поэты и беллетристы

— Мы устроились, чем ты глупей? Наша планида в деревне, твоя в городе. Нафламмарионь ты этой Бэлле «Звездное небо» по своей специальности помахровее — месяц чтоб фильму не сняли, а ты себе знай, пиши диссертацию. Только в Бэллу эту самую смотри не влюбись, обернет вокруг пальца. Впрочем, раз она Бэлла, значит мордоворот. Я знавал и болвана Платона, и такого, братец мой, Аполлона…

— Да уж лучше-б она некрасивая, — соглашался Зеньчугов, — у меня, знаешь, какая-то беззащитность перед женской красотой. Я как воск от огня…

Зеньчугов слабости своей не на шутку боялся после двух опытов спасания падших девиц.

— Это оттого, что ты мастью рыжий и профессией — математик. Отвлеченный, да еще рыжий человек уж этим славится — влюбчив.

Растекаясь в думах, Зеньчугов и не приметил, как хлопец взял ножницы и обрезал ему его огненные волосы, по собственному вдохновению, что называется, «под горшок». Это техническое название происходит от хитрого измышления селян надевать на голову подходящий горшок, чтобы по его краю ровнять стрижку.

Зеньчугов очнулся, глянул в зеркало и обомлел.

В зеркале стоял не будущий доцент, не кандидат, а Бог его знает кто, с глупо насаженным рыжим париком.

— Эк вы меня! — сказал он горестно.

— По вашему, по москаливски, це голова с бородой — двойная плата, — сказал равнодушный хлопец, — преследуя одни свои хищные интересы.

Историю подымать было глупо: обрезанные волосы за минуту были как-никак собственностью головы Зеньчугова и не ему же было росписиваться, что за своим же добром он не досмотрел.

II

По указанному профессором адресу кинематографа не оказалось. На расспросы Зеньчугова, куда делся «Потерянный Рай» или «Вiддiл Просвiта», — никто не знал. Но едва, потеряв терпение, спросил он с досады последнее, что взбрело на ум:

— Где салон Бэллы Исаковны?

ответили и вопрошаемый и мимошедшие: вон Бэлла Исаковна! Кино помещалось напротив, в бывшем частном театре.

— Только-б столичного достоинства не уронить, — а робеющий Зеньчугов решил сразу, наскоком, загнуть Бэлле Исаковне свои условия насчет «Звездного неба».

В большом кабинете рядом с залом театра он увидал красавицу в черном платье с начесанными на уши висками. Она без жестов, одним поворотом головы отдавала приказания то и дело подходившим френчам.

— Эдакая Сара Бернар в Клеопатре — ишь позерка, — защищался как умел Зеньчугов и вместе с тем не без злорадства подумал: если это и есть она — Бэлла, так художник с «мордоворотом» сел в лужу.

А она, когда очередь дошла до Зеньчугова, сказала, прочтя письмо профессора:

— Есть у вас книги? Учебники? Диссертация?

Блистали зубы, блистали в ушах бриллианты Тэтали, нет ли, но Зеньчугов обмяк и смешался.

— Я книгу еще только пишу…

— А-а, — протянула Бэлла Исаковна, — с понедельника у меня новая программа; все дни заняты специалистами, у которых «труды». Вас же я могу допустить лишь на детские фильмы. Да вот сегодня… Как раз день «Подснежника», праздник детских садов. Попробуйте, гастролируйте! Начало через час. Просмотрите фильму.

Зеньчугов раскрыл было рот отстоять «Звездное небо», но Бэлла Исаковна, отклоняя ручкой возражения, так очаровательно улыбнулась и одним поворотом головы, как мадам Рекамье, сидящая на козетке ампир, приказала подручному юноше:

— Проведите профессора на демонстрацию фильмы.

III.

Зеньчугов, одурманенный Бэллой Исаковной, шагнул вслед за юношей в черный карцер, где вдруг утонул в мягком самоподкатившемся кресле.

Фильма дома Патэ, — пробасило сзади. — Болонка Джильда и фокстерьер.

Глупая болонка перебирает лапками, глупый песик беззвучно над ней лает, штуки Дурашкина, веночки, цветочки — чорт знает, как про такой вздор рассказывать. Эх, надо было отстоять «Звездное небо».

Если-б не улыбнулась Бэлла Исаковна, Зеньчугов бы и отстоял. Небось пред двумя зеркалами изучала эту свою Клеопатру и Рекамье. Ну что же: за такую улыбку и вообще на тех же условиях — Египетские ночи — можно хоть на смерть, и что теперь жизнь?

— Базар в Аббации. Дети входят в школу, муэдзин торопится к минарету.

Рябят в глазах фильма. И вот уже — Муэдзин возвращается из мечети, дети вышли из школы. И марка фирмы Патэ: девочка держит ленту «конец» и ручкой делает поцелуй.

— Все, — сказал бас.

В темноте Зеньчугов впал в забытье. Его разморило. Ночью его давили в вагоне, сегодня с утра он не ел. И вдруг эта Бэлла… как же, мордоворот она, чорта с два…

Товарищ профессор, вас зовет Бэлла Исаковна!

Зеньчугов кинулся вон из карцера.

Бэлла Исаковна, как монашенка, в черном, застегнутая под самый ослепительный подбородок, без жестов, с одним поворотом головы сказала:

— Дети собираются, вы пройдете на место капельмейстера, оттуда подыметесь на эстраду и расскажете картинки. Надеюсь, вы запомнили?

И не принимая возражений, опять улыбка, опять приказ френчу: проводите профессора в оркестр.

И опять безвольный, одурелый, голодный Зеньчугов, стуча сапогами, толкая пустые пюпитры, пролез на вышку капельмейстера.