Петербургский сыск. 1874—1883

Милинья. Здесь более руководит зависть, нежели другие чувства. Тоже не рассмотрено, может быть, и она принимала старшего Шрамова?

Получалось, что каждый из присутствующих имели возможность укоротить земное существование Тараса. Пятеро свидетелей и они же подозреваемые, хорошая подобралась компания, что не имя, то заинтересованное лицо.

Казалось, абсолютно простое дело запутывается в гордиев узел.

Возвращаться в сыскное не хотелось, тем более, что там никто ничем помочь не мог.

Головоломку стоило решить самому.

Получается, по словам некоторых свидетелей, что старший Шрамов беседовал с кем—то возле сарая, когда рубил дрова. Именно в эту минуту хозяину дома подсунули чарку с ядом. Подсунули тайком, скрываясь за дверью, значит, знал, что могут увидеть из окон квартиры. Поэтому этот кто—то уже посещал несчастного Тараса, а может быть, и не Тараса вовсе.

Лерман усмехнулся.

Тогда всё равно убийца бывал в гостях у Тараса ли, его жены, Петра или Веры. Последней навряд ли, дома постоянно бывает Ольга, хотя выходит же она в лавку или рынок. Всё равно нет, Веру можно поставить в сторонку, не похоже, чтобы она решилась на убийство.

Далее идёт её будущий муж – Пётр. Вынести чарку отцу он мог, но неужели нужно было выходить к сараю, чтобы продолжить веселье? Они бы вернулись в дом, где есть накрытый стол, на котором какая—никакая закуска. Пусть постоит рядом с Верой.

Теперь довольно молодая жена. Нет, она бы тоже позвала Тараса в дом. Не нищий же Шрамовы люд, чтобы так вот в подворотне? Её тоже в сторону.

Думается, что Шрамов, если бы ему приспичило, то с Натальей они пошли к ней, и там она могла налить смертельную чарку. Хотя какой резон?

Остаётся Миланья, завистливая баба, которая исходит желчью при виде воркующих вокруг людей. Ей ненавистно наблюдать, как Тарас ходил к Наталье, Пётр ублажал мачеху и в то же время её дочку.

Выслушав Лермана., Иван Дмитриевич по привычке, думалось легче, встал с кресла, прошёлся по кабинету, потирая правую щеку пальцами руки.

– Значит, хотите учинить в квартире убиенного обыск?

– Да.

– Не вижу толку, ведь в день похорон многие там побывали, да и родные давно могли от настоя болиголова избавиться?

– Вы правы, Иван Дмитрич, но есть у меня одно соображение, – сыскной агент умолк.

– Если это большая тайна, то занимайтесь далее и ступайте лучше к Масловскому, он вам без проволочек и лишних вопросов бумагу выдаст.

На предъявленную бумагу о проведении в квартире обыска Пётр Шрамов недоумённо пожал плечами, Вера всхлипнула и пустила слезу, а Ольга побагровела и процедила сквозь зубы:

– Лучше бы убийцу искали.

Села посредине комнаты на стул и с него не встала до окончания следственного деяния.

Как и предполагал Пётр Павлович, бутылочка с тёмно—коричневым маслянистым настоем была найдена в комнате младшего Шрамова под матрасом.

Сыскной агент взвесил на руке стеклянный сосуд и внёс в протокол обыска за номером 6. Под бумагой подписались понятые, одного из них, Сенчикова, сыскной агент пригласил с тайным намерением. Всё время Степан с интересом взирал за действиями полицейских, ни словом, ни лишним движением не выдавая своего присутствия. Эдакая незаметная тень, вроде бы есть, но в тоже время и её нет.

Младший Шрамов находке крайне удивился и не мог ничего сказать, только Лерман заметил, как несколько раз скользнул взглядом Пётр по Вере.

Ольга открестилась:

– Я почём знаю, откуда у Петра это, – она указала рукой на бутылочку.

Лерман приказал взять младшего Шрамова под стражу и везти на Большую Морскую, сам же направился к Миланье Хивриной, которая, как оказалось, изнывала в неведении. Слухи разносятся быстро, вот и её рассказали, что в квартире Шрамовых обыск, что они всем семейством Тараса то ли удавили, то ли отравили. Вот она и встретила сыскного агента у порога, нетерпеливо провела в комнату, явно намереваясь что—то спросить. Но Пётр Павлович её опередил, наблюдая за поведением завистливой бабёнке.

– Дело закончено, – сказал чиновник по поручениям, – не поверите, но яд найден у Тарасова сына, – сам же наблюдал, как ведёт себя Миланья, которая взирала на Лермана широко открытыми глазами.

– Да не может такого быть, – качала головой женщина, явно обескураженная принесенной Пётром Павловичем известием. Из чего тот заключил: не она.

– Такова сыновья любовь, – всё—таки продолжал подливать масло в огонь сыскной агент.

– Не мог сын Тараса злодейства совершить, не мог. Хотя и не очень ладили они иной раз, но Пётр почитал отца.

– Зачем же тогда бутылку прятать у себя?

– Дак—то, видимо, Олька подсунула, чтобы наследством не делиться. Она ж, сука, Петьку ласками одаривала, вот и имела возможность подсунуть ему отраву.

– Вполне возможно, но не доказать такого деяния, не доказать, – посетовал Лерман. Миссия была выполнена, если Миланья подлила настой болиголова в стакан Тараса, то не имела бы желания выгораживать Петра, не в её интересах, а так…

Снова сыскной агент упёрся в те же самые лица, хотя нет, теперь он исключил из списка Миланью, Петра и Веру, оставалась жена и любовница.