Петербургский сыск. 1874 год, апрель

– Н—да, я знаю не всех, но многих, – как—то уклончиво ответил начальник станции.

– Не буду нагонять туману, кто обслуживал поезд, проходивший четвёртого апреля около одиннадцати часов.

– В одиннадцать говорите? – Чиновник почесал шею. – Вспомнить надо, это ж когда было, тем паче, что учёт ведётся конторой Варшавского вокзала.

– Значит, ничем помочь не можете, – подлил масла Орлов, спрятав папиросу в портсигар и поднявшись с неудобного деревянного стула с высокой прямой спинкой.

– Господин Орлов, – начальник станции наконец—то вспомнил фамилию сопровождавшего Путилина сыскного агента, а вот второго, хоть убей, не припомнил, а вроде бы вчера даже и приезжал. Ах, память! Посетовал сам на себя в душе. – Зачем же так! – И обиженно задышал, – я с превеликим желанием помогу, тем паче, что наши интересы совпадают. – Бровь штабс—капитана при последних словах чиновника. – Да, совпадают. Мне не доставляет удовольствие находить обезображенных молодых людей по соседству со станцией. Что подумает Великий Князь? А Государь? Словно в басурманских странах живём, ей Богу!

Василий Михайлович, как и Миша, привыкли к таким словоохочевым излияниям. Служба такая!

– Значит, все—таки можете нам помочь?

– Всенепременейше! – И чиновник задумался, посмотрев в потолок, не иначе на нем пытался прочесть фамилии. Потом посмотрел на часы на стене.– Что это я? Они сегодня в четыре часа двадцать одну минуту пополудни будут проходить в столицу.

– Точно они?

– За свои слова ручаюсь, господин Орлов, чай не первый год при станции состою, – лицо чиновника забагровело от негодования, казалось даже шея покрылась пятнами.

– Благодарю за оказанное вспоможение, теперь в следствии продвинемся гораздо дальше, нежели в настоящую минуту, – Миша с интересом взглянул на штабс—капитана, не понимая шутит тот или говорит серьёзно.

– Всегда готов, – буркнул начальник станции, явно не принимая такого от столичных агентов, и не дожидаясь, когда те выйдут. Сел за стол и взял в руки бумагу, показывая тем самым, что чрезвычайно занят.

Уже у входа в здание вокзала Орлов все—таки закурил папиросу и с удовольствием выпустил струю дыма.

– Не нравятся мне занудные чинуши, делающие вид, что заняты исключительно службой, а на самом деле, – штабс—капитан махнул рукой, мол, что это я о такой личности, – теперь. Миша, наш путь лежит снова в столицу, а там… куда рельсы выведут.

– Ничего, – Жуков почесал щеку, – главное, чтобы в нужном направлении.

– И то верно.

– Что—то ты тихим стал, не узнаю я тебя.

– Думаю, – коротко ответил Жуков и добавил с какой—то обречённостью, – о жизни.

Штабс—капитан умолк, чтобы не быть обузой в таком занятии помощнику Путилина.

Снова ожидание. В расследовании всегда так. То бег без остановки, только поспевай отслеживать и людей, и их поступки, всяческие обстоятельства, не сосчитать мест, которые надобно было посетить, то не двигаешься с места, не имея возможности понять, куда идти.

По дебаркадеру фланировал, словно в вечерний час по Невскому проспекту, полицейский, высокий в отутюженном мундире, придерживая левой рукой саблю, чтобы не мешала при движении. Селиван, а это был старый знакомец Миши по предыдущим приездам, приложил руку к околышу фуражки, намеривался, видимо, остановиться подле сыскных агентов, но прошёл мимо, Миша, занятый размышлениями, не ответил на приветствие и даже не повернул голову в сторону полицейского, у которого только мелькнула улыбка на широком лице и исчезла в небольшой бороде.

– Селиван! – произнёс наконец Жуков, словно бы очнувшись ото сна.

– Здравия желаю! – Полицейский воротился и вновь приложил правую руку к околышу фуражки. – А я гадаю, вы это, Михал Силантич, иль не вы?

– Я —это я, – торопливо сказал путилинский помощник и в словах послышались извиняющиеся нотки. – вот снова приехали. – он развёл руки, – никак без Стрельны не обойтись.

Селиван молчал, только улыбка разделяла клинообразную бородку и с тщательностью аккуратно подстриженные усы.

– Что слышно в этих славных краях? – Теперь не унимался Жуков, до прихода поезда опять оставалось много времени.

– Ничего, Ваше Благородие! Правда, – полицейский понизил голос и немного смутился. Видимо, не привык передавать слухи, – говорят об убиенном.

– Что же говорят, не томи…

– В деревне говорят, что барчуки сперва сотоварища ремнём задушили, сняли одежду и унесли с собой, а потом возвернулись спустя какое—то время и голову отрезали.

– Откуда такие познания у деревенских? – Спросил дотоле молчавший штабс—капитан.

– Я подозреваю, что кто—то из них видел сие действо.

– Даже так? – Теперь пришёл черед удивления Жукова.

– Но мне кажется, мальчишка какой из деревенских видел, побоялся взрослым сказать, но тайна пересилила, вот он и поведал товарищам, а от них и до взрослых дошло.

– Любопытно, – переглянулись сыскные агенты, – и ты можешь найти мальчишку?

– Я же сказал слухи, так что доверия особого нет.

– На пустом месте слухи не родятся.

– И то верно, ваше благородие.