Петербургский сыск. 1874 год, февраль

– Прошу, – женщина пропустила Василия Михайловича в коридор, приняла от него пальто и головной убор, – подождите, я доложу о вас.

Видимо женщина привыкла к неожиданным визитам людей, которые не представлялись, а сохраняло своё инкогнито, ведь не всегда есть повод выставлять болезни напоказ, иной раз необходимо хранить тайну.

Через несколько минут в гостиную вошёл грузный человек лет пятидесяти с лысой головой. На толстом носу нелепо смотрелось пенсне, казавшееся до того маленьким, что приходило в голову мысль «одолжено у ребёнка».

– Чем могу быть полезен? – произнёс доктор.

– Чиновник для поручений начальника сыскной полиции штабс—капитан Орлов, – представился Василий Михайлович.

На лице доктора появилось недоуменное выражение, словно он не мог понять, зачем сподобилась сыскная полиция потревожить его.

– Очень приятно, господин Орлов, но я не совсем понимаю цели вашего визита?

– Фёдор Дмитриевич. Я прошу прощения за вторжение в ваш дом, но, увы, оно связано с прискорбным событием, происшедшим на днях.

Доктор указал рукою Василию Михайловичу, чтобы тот присаживался.

– Благодарю!

– Я внимательно вас слушаю.

– Фёдор Дмитриевич, вам знаком некто Ильешов?

– Дорофей Дормидонтыч?

– Совершенно верно.

– А как же! Года три тому я лечил его… – доктор, словно споткнулся, но продолжил, – жену…

– Марию?

– Вы её тоже знаете? – удивился Мазуркевич, потом ударил себя по лбу. – ах да, вы же из сыскной.

Штабс—капитан улыбнулся.

– После этого случая Дорофей Дормидонтыч захаживали ко мне…

– С Марией?

– Нет, с отцом Иосифом из церкви Преображения Господня.

– Как часто?

– Не скажу, что часто, но раз—другой в неделю бывали.

– Не могу настаивать. Но, увы, служба дает мне право спросить, чем вы занимались?

– Ничем предосудительным, – доктор улыбнулся. – Тем более противозаконным.

– Я проявляю не праздный интерес.

– Понимаю. А вы говорили с Отцом Иосифом и с Дорофеем Дормидонтычем?

– Только с отцом Иосифом.

– Неужели он промолчал? – На вопрос Мазуркевича штабс—капитан ответил молчанием. – За бутылкой вина, вы не подумайте, что мы собирались ради этого, нет, бутылка вина была только на столе, а вели бесконечные разговоры об истории, об ошибках, ну и так далее. Понимаете, когда события произошли и известны последствия и при том мы, как—никак, более просвещены, чем наши предки. Вот в такой ситуации легко судить и даже осуждать.

– Я согласен с вами.

– Господин штабс—капитан, давайте откровенно, я, как врач, привык смотреть в лицо болезням, а не прятаться в стороне, так и здесь хотелось бы знать цель вашего визита более точно, нежели наша беседа.

– Хорошо. Фёдор Дмитриевич, Мария бывала у вас?

– Нет, когда она болела, меня вызывали к ней, – на открытом лице доктора не появилось ни малейшей тени скрытности.

– Чем она была больна?

– Вы знаете, мне тогда показалось странным, но сомнения мои развеял Дорофей Дормидонтыч и сама Мария. Она сказала, что случайно выпила вместо воды яд, приготовленный для крыс.

Для Василия Михайловича сей факт оказался неожиданностью, но он не показал вида.

– Это мне известно.

– Видимо, от господина Ильешова? Он просил меня никому не рассказывать об оплошности Марии. В течение двух недель я посещал больную и, как только она пошла на поправку. Вот с тех пор я не бывал у них.

– Как я понимаю, с тех пор Дорофей Дормидонтыч посещал вас в обществе отца Иосифа.

– Да, именно так.

– Тогда же было Ильешовым написано духовное завещание?

– Совершенно верно. Мне показалось странным, что Мария едва не умерла, а Дорофей Дормидонтыч оставляет в её пользу все своё имущество и накопленный капитал.

– Значит, тогда, – на миг в глазах мелькнуло неясное подозрение, но оно быстро улетучилось, – а как оказалось, что ваш помощник Николай стал третьим, кто поставил подпись под завещанием?

– В тот день я отпустил прислугу, а Николай задержался. Вот он и поставил подпись, ну. Не брать же было первого попавшего с улицы?

– С вами совершенно согласен. Фёдор Дмитриевич, вы знаете, что Дорофей Дормидонтыч умер?

– Как умер? Когда? Не может такого быть? Господин Ильешов здоров, его ни одна хворь не брала. Вы ошибаетесь?

– Он, к великому прискорбию, мёртв.

– Не верится, – доктор обмяк в кресле, словно из него выпустили воздух, – такой здоровяк и… Как же это?

– Его убили?

– Уб—и—л—и, – заикаясь, произнёс Фёдор Дмитриевич и брови помимо его воли поползли вверх, – значит, вы… Я понимаю. В день написания духовного завещания Дорофей Дормидонтыч пришёл ко мне не в духе. Нет. Он не был зол, а просто чем—то озабочен. И я точно помню, как он произнёс: «А если бы это был я!»

– Вы точно помните его слова? Может, что иное он произнёс?

– Нет, именно эти. Я тогда спросил его о них, но он промолчал и после этого попросил нас засвидетельствовать написанное им, что мы и исполнили.

– Господин Ильешов вспоминал о завещании?

– Нет, при мне он не говорил.

– Мария знала о духовном завещании?

– Увы, не знаю.

– Николай, ваш помощник, бывал в доме господина Ильешова?

– Нет, когда была больна Мария, я ходил к ним один.

– Когда—нибудь вы слышали от Дорофея Дормидонтыча жалобы на других лиц?