Петербургское действо. Том 1

– Ну, уж тогда он мне не попадайся в голштинском-то мундире, – закричал Квасов. – Убью его из собственных рук. Был у нас в полку этот срам, перешел уже в голштинцы твой нареченный зятек, Тюфякин, да то совсем другое дело. Тот приятель приятеля приятельницы. А если молодежь начнет бегать из российских полков да делаться голштинцами, так это и свету конец. – И, помолчав, Квасов прибавил ласковее: – А ты вот что, порося, брось-ка этого казанского немца, что казанскую сироту из себя корчит. Не ходи к нему. Этот тоже тебе не товарищ, почитай, даже хуже Орловых. Те головорезы, но народ крепкий, все-таки российские парни. Вон Державин-то перед немцем лебезит да ползает, а Орловы, какие ни на есть окаянные буяны, и все-таки, правду скажу, они немца бьют. Дай им волю, они его совсем искоренили бы. Ну и дай им Бог за одно это здоровья и талан.

Квасов помолчал и, нюхнув снова, выговорил:

– Ты, порося, из-под маменьки, из гнездышка выпорхнул… Ты не знаешь, что такое немец. А я знаю… Вот много ведь на российском языке бранных слов… А эдакого слова, чтобы немца достойно обозвать, – нету!.. Вот тебе Христос Бог – нету! Еще не выдумано!!

X

Иоанн Иоаннович был изумлен «финтом» своей внучки, то есть успешным заступничеством за Орловых. Вдобавок старик не знал, каким образом удалось Маргарите выхлопотать их прощение. Старик много размышлял, но не мог догадаться, где и в ком сила внучки. Во всяком случае, он счел нужным исполнить обещание и перевел на ее имя одну вотчину.

«Есть ходы при новом дворе! – думал он. – Стало быть, надо к этой цыганке в дружбу войти. Вот и не плюй в колодезь. А ведь я уж наплевал».

Кроме того, последняя беседа его с молодой женщиной не выходила у него из головы. Холостяк и брюзга поверил выдумке красавицы, что она в близких отношениях с каким-то стариком. Подобных примеров в столице за последнее время было без числа. Один из первых вельмож, покойный Петр Иванович Шувалов, подавал собой пример придворным Елизаветы, и его отношения к молодой красавице Апраксиной были известны всему городу. Старик Трубецкой, полицмейстер Корф, Теплов и много старых сановников, приятелей Иоанна Иоанновича, были и теперь зазорными примерами. Графиня Кейзерлинг у генерала Корфа и красивая хохлушка Олеся Квитко у Теплова – предметы их страсти, попечений и больших расходов – были известны всей столице. Хохлушка была даже принята в доме Разумовских, а «Козырьлиншу» знала в лицо и боялась вся полиция гораздо больше, чем самого полицмейстера.

Именно одного из богатых приятелей сенаторов Скабронский даже заподозрил теперь в сношениях с красивой внучкой, так как Маргарита была с ним знакома давно.

«Да. Вот лих… Внучка! – подумал, наконец, старик. – Хотя и не родная, не настоящая, не дочка сына родного, а так себе, сбоку припека, жаром вздуло. А все внучка…»

И старый холостяк задумывался довольно часто об этих двух внезапных открытиях: о значении внучки при дворе и старике, ее приятеле.

– Как же это я прозевал! – воскликнул он однажды, перестав уже доказывать себе, что Маргарита ему внучка. – С самого ее приезда дурачился, к себе не пускал, сам не ездил. Все, вишь, за свои карманы опасался… А черт ли в деньгах? Умрешь, все так останется! Монахам да холопам пойдет… Старый ты тетерев, – досадливо кончал Иоанн Иоаннович, злясь уже на себя. – Право, тетерев! Токуешь на суку и не видишь ничего кругом.

Маргарита после освобождения Орловых к деду не поехала, а послала только сказать человека, что просьба графа-деда исполнена.

«И знать не хочет! – подумал старик. – Востра цыганка! Нечего делать, поеду сам благодарить ее цыганское сиятельство».

Но на первый раз Иоанн Иоаннович не застал внучку дома и вернулся домой совсем не в духе. Вообще дворня графа заметила, что барин стал придирчивее, ворчливее и будто нравом неспокоен.

В тот день, когда Фленсбург насильно заставил графиню себя принять, старик тоже собрался к ней.

В ту минуту, когда Маргарита и Лотхен звонко хохотали, шутя насчет дедушки, он входил на крыльцо дома.

Люди графини, понимавшие отлично значение участившихся посещений графа-деда к молодой барыне, его единственной наследнице, стали с особенным усердием и предупредительностью кидаться навстречу к его карете и наперерыв спешили высаживать старика и вводить по ступеням…

– Легче! Легче! – ворчал граф по привычке всегда бранить прислугу. – Эдак крымцы только в полон запорожцев берут. Того гляди, ноги мне переломаете. Дома, что ль, барыня?

– Дома-с.

– А Кирилл Петрович дома аль уж выехал на тот свет? – угрюмо и серьезно вымолвил Скабронский, снимая шубу, и на утвердительный ответ лакея прибавил: – Дурни! Говорят: да-с. А что – да-с? Помер? Ну, пошли вы, докладай.

Но Маргарита стояла уже на пороге прихожей и, любезно улыбаясь, выговорила:

– Милости просим.

– А, хозяюшка. Ну что хозяин?

– Ничего, все то же.

– Надо будет потом проведать и его, полюбоваться, как себя отхватывают заграничным житьем.

– А я собиралась к вам сейчас.