Петербургское действо. Том 1

– Wunderbar![45] Я буду учиться благовоспитанности у казарменного и трактирного буяна, который, быть может, никогда не умывается и ест руками. Это прелестно! Спасибо, что, по крайней мере, рассмешили на прощание. А все-таки, графиня, такой глупости, какую вы заставили меня сделать, я в другой раз для вас не сделаю. Принц всякий день повторяет, что он от меня не ожидал подобной выходки. Я два месяца следил за ними и советовал принцу их выслать из столицы, подозревая за ними нечто большее, чем трактирное буйство и шалости. А затем я же попросил принца их выпустить. Кроме того, я должен вам сказать, что государю известно, кто подъезжал к ротному двору и кто отдал приказание. И принцу и государю это показалось неуместным. Государь знает, что я просил принца, что вы просили меня, что вас просили Орловы, и если вы будете у него на дурном счету, то вина не моя. Когда позволите мне снова быть у вас? – кончил Фленсбург, наклоняясь.

Маргарита стояла, смущенная его словами.

– Ах, право, не знаю, – выговорила она вдруг и закрыла лицо руками. – Все это глупо, такое ребячество! Я чувствую, что делаюсь все глупее всякий день! До свидания, я вам дам знать. – И Маргарита быстрым движением открыла вспыхнувшее лицо и протянула ему обе руки.

Фленсбург выронил на пол свою шляпу, взял обе так мило и ребячески протянутые руки и стал целовать их.

– Да! Вы ребенок, капризный ребенок, – вымолвил он, и, снова выпрямившись, он тихо потянул ее за руки, потом взял их в одну руку, а свободная рука его скользнула вокруг бюста молодой женщины. Лицо его, слегка смущенное, близилось к ее лицу. – Маргарита! – шепотом произнес он с оттенком вопроса в голосе.

Но графиня вдруг отступила на шаг, слегка оттолкнула его и вымолвила:

– Нет. В этом доме есть умирающий. Пускай он умрет, тогда… увидим.

– Но это каприз, – тихо выговорил Фленсбург.

– Нет. Да, наконец, кроме того… – Маргарита запнулась, потом вдруг весело рассмеялась, отняла руки и вымолвила: – Прежде выучитесь безгласному повиновению. Я всегда ненавидела людей с характером, всегда любила овечек в мужском образе. Если любите, то переродитесь, а главное, – снова весело рассмеялась она, – главное, господин бывший ссыльный, вспомните уроки, полученные на родине, и снова станьте вежливы с дамами.

Фленсбург постоял несколько минут молча, потом, увидя свою шляпу на полу, поднял ее и наконец произнес:

– Все то же, всегда, везде. Кокетство и глупая игра. Насколько я отношусь искренне, настолько вы шутите. Скажите мне, наконец, серьезно, в последний раз: когда этот, там, умрет – выскажетесь вы? Или эта игра будет продолжаться и после его смерти?

– Да! Тогда я выскажусь! – таким странным голосом ответила Маргарита, что совершенно нельзя было понять, шутит она, или говорит серьезно, или, наконец, умышленно отвечает двусмысленностью.

Фленсбург нетерпеливо пожал плечами и, выговорив сухо: «До свидания», вышел из горницы.

– Какая чепуха! – произнесла тихо Маргарита ему вслед. – Dumm! Dumm! Dumm!..[46] И все вы таковы.

Она простояла несколько минут, не двигаясь с места и озабоченная новой мыслью. Она искала сравнения и, вдруг найдя его, громко рассмеялась.

– Да, похож! Удивительно похож!.. – воскликнула она.

В эту минуту в гостиную влетела Лотхен, как всегда улыбающаяся и веселая.

– Я думала, он никогда не уедет! – затараторила немка. – И посмотрите, что значит провести столько часов с возлюбленным! У вас сияющее лицо, счастливые глаза, райская улыбка!..

– Лотхен, – смеясь, выговорила графиня, – скажи мне, как по-твоему, на что похож лицом господин Фленсбург? Не правда ли… это датский бульдог?

Лотхен замерла на месте, как пораженная громом.

– Так он не был вашим… – заговорила Лотхен и запнулась.

– Любовником? – рассмеялась Маргарита. – Говори прямо.

– Ну да, он не был никогда?

– Никогда.

– И не будет?

– Не будет.

– Ах, Grдfin, liebe Grдfin! – запрыгала на месте Лотхен. – Ах, как я счастлива! Но кто ж тогда будет? – воскликнула она снова. – Дедушка?

– Да, Лотхен, но с условием: ты мне покажешь пример. Я после тебя…

И обе женщины начали так громко хохотать, что больной, дремавший наверху, проснулся, открыл глаза и тяжело вздохнул.

Этот постоянный хохот внизу, которым его будто провожали ежедневно на тот свет, действовал на него теперь невыносимо больно и уже раза два вызывал на глаза его слезы.

IX

Шепелев сам не знал, что с ним делается за последнее время. Он переменился, похудел и побледнел.

Болезнь его, однако, состояла только в том, что он и день и ночь напролет думал о графине Скабронской. Разумеется, он смутно понимал, что влюблен со всем пылом страсти своих двадцати лет, хотя и сознавал, как бессмысленно, глупо, даже дерзко влюбиться в такую блестящую красавицу из высшего столичного круга. Между ним, рядовым, и ею была целая пропасть.

Юноша, только что поступивший в ряды гвардии, был почти без всяких средств благодаря разорившемуся отцу и без всякой протекции благодаря неожиданной смерти Шувалова, на покровительство которого надеялась его мать, снаряжая сына на службу.