Петербургское действо. Том 1

– Ну, Гришуня, коли что накопил, завещай скорее в монастырь на помин души! – добродушно и звонко хохотал Шванвич, неуклюже шагая по бревнам.

Орлов смутился… Бежать было стыдно на глазах всей компании голштинцев, а совладать со Шванвичем одному было невозможно.

«Ну задаст он мне теперь!» – подумал Григорий.

Но «господам» Орловым всегда была удача во всем. Едва только Шванвич, сопя, обхватил Григория в охапку, как сзади его показалась третья могучая фигура. Алексей Орлов, тихонько пробравшийся по двору, незаметно пролез давно за дрова и ждал как бы в засаде приближения Шванвича к брату. И две могучие фигуры вдруг насели на третью, рисуясь на ясном небе.

– Ах, проклятый! – вскрикнул Шванвич. – Ты откуда взялся?!

Голштинцы стали. Любопытство пересилило в них вражду. Напрасно Тюфякин травил их: немцы предпочли поглазеть на зрелище…

Борьба двух богатырей с третьим состояла в едва заметных движениях, только громкое сопение говорило о могучих усилиях всех троих. Дело затягивалось. Силы на этот раз оказались равны. Григорий устал уже от прежней драки, а Алексей пробежал версту пешком… Бог весть, скоро ли кончился бы молчаливый поединок, но от топотни и возни трех грузных молодцов подломились колья, державшие ряд дров. И все посыпалось сразу! А вместе с бревнами и три борца покатились на землю каким-то большущим клубком, из которого мелькнули только их ноги.

Шванвич ловко вырвался при падении из лап братьев, но, отбежав, ухватил бревно и швырнул во врагов. Братья тотчас отвечали тем же. Голштинцы не замедлили присоединиться к этого рода пальбе, с одной стороны, а с другой – появились снова прокравшиеся товарищи Орловых… И пошла отчаянная перестрелка и пальба – полудрака, полушутка, но при которой, однако, через мгновение уже были расквашены в кровь головы и лица. Наконец, среди града поленьев и бревен, Шванвич, выбрав одно здоровенное, стал, примерился, спокойно прицелился в Алексея и пустил. Бревно засвистело и метко щелкнулось в голову. Алексей даже не вскрикнул и повалился, как сноп, на землю, усеянную дровами.

– Стой! Стой! Убили! – крикнул кто-то.

Григорий бросился к брату, нагнулся и воскликнул в испуге:

– Алехан!.. Что ты?!

Но брат лежал без движения и без чувств, а из щеки и виска сочилась кровь.

– Воды! Воды! Черти! Немцы! Воды! – крикнул Шванвич, нагибаясь тоже. – В горницы его, в горницы!

И все русские борцы, даже Тюфякин, подхватили раненого и понесли со двора в трактир. Только голштинцы глядели и улыбались, перебрасываясь замечаниями насчет опасности раны в висок.

XX

Талантливый дипломат барон Гольц был избран и послан в Россию самим Фридрихом.

Чтобы добиться того, чего хотел Фридрих II, надо было, так сказать, вывернуть наизнанку отношения двух кабинетов. При покойной императрице Россия была злейший враг Пруссии и вдобавок победоносный; большая часть королевства была завоевана и во власти русских войск.

Теснимый со всех сторон и Австрией и Россией, Фридрих уже предвидел свою конечную гибель и крушение своей династии. Он знал, что при вступлении на престол Петра III война прекратится. Мнение это было даже распространено и в Петербурге, и по всей России. Поэтому именно, когда императрица скончалась от странной болезни, которую не понимали доктора, ее лечившие, и которая внешними признаками крайне походила на отравление, то общий голос был, что это дело фридриховских рук. Самые образованные люди были в этом убеждены. От смерти Елизаветы мог выиграть только Фридрих. Когда король получил от нового русского императора доказательство глубочайшего к нему уважения и дружбы и приглашение быть не только союзником, но и учителем, Фридрих понял, что он от Петра получит даже больше, чем мог надеяться. Все дело зависело от искусства. Относительно чувств Петра к Германии и к нему лично Фридрих никогда не сомневался ни минуты и говорил про Петра Федоровича:

– Он больше немец, чем я. Я даже не немец, а европеец, а Петр Третий даже не немец, а голштинец.

И Фридрих послал в Петербург своего любимца с тайными полномочиями, самыми важными и щекотливыми.

Барон Гольц, хотя молодой человек, уже заявил себя на поприще дипломатии. Он был вдобавок очень образован, тонкий и хитрый и обладал искусством, или, скорее, даром, нравиться всем.

Но ума и искусства тут было мало; Фридрих придал ко всем качествам посла туго набитый кошелек.

– Деньги в России – все, – сказал он. – Кто поглупее, берите того даром; кто поумнее, покупайте.

Гольц приехал в Россию в феврале и теперь, через два месяца, лично знал весь чиновный Петербург, и все сановники любили его, даже те, которые считались немцеедами. Но Гольцу было этого мало, он проникал всюду, из всякого извлекал то, что мог извлечь. Думая о своей деятельности в Петербурге, он невольно мог самодовольно улыбнуться. Он мог сказать, что ткал большую фридриховскую паутину, в которой должна была поневоле запутаться Россия.