В тот же вечер Пассек предложил наутро съездить к иноземке, с которой привязался к нему Агафон. После недолгого совещания об этом тому же Агафону вдруг пришла мысль, на которую все закричали:
– Да, конечно! Вот уж на всякого мудреца довольно простоты на свете! Молодец Фоша!
Агафон додумался и рассудил, отчего бы барину не «мигнуть» тайком из-под ареста и не съездить теперь к графине. Ведь дело самое простое, можно так поладить, что никто не узнает: часовым по косушке вина, а офицер по караулу не входит в горницу.
– И как это мы раньше не догадались, сидели, как бабы, да причитали, – воскликнул Алексей Орлов. – Если потом узнается, то, вестимо, еще хуже будет! Да что уж тут!
Сначала между братьями поднялся спор, кому съездить из-под караула ввиду могущего произойти усугубления вины и ответа. Агафон считал необходимым ехать Григорию Григорьевичу.
– Он и по-немецки ей болтнет, и насмешит, и умаслит. Он на бабу у меня ходок! – говорил Агафон. – А этот что!.. озорничать только может… Пути не будет, если Григорий Григорьич сам не поедет.
Пассек с вечера взялся за дело, и наутро, около полудня, он сам заместил по караулу другого заболевшего будто бы офицера. Рядовые на часах тоже оказались такие, что и вина не захотели.
– Как можно, что вы! Петру Богдановичу-то да и не услужить пустяками.
XXXII
Около полудня, собираясь завтракать, графиня Маргарита стояла у окна своей спальни-гостиной и с маленьким зеркальцем в руках не спеша аккуратно налепляла на свое хорошенькое личико две черные мушки. Вдруг дверь распахнулась, и Лотхен ворвалась как вихрь.
– Господин Орлов! Приехал и желает вас видеть! – воскликнула немочка, торжествуя от события.
– Что? Кто? Орлов?
– Да, и тот самый, что, знаете, сделал эту штуку. Буян, силач! Ну!.. Здешний сердцеед! – объяснила Лотхен.
– Зачем? Почему? Я его не знаю. Раз видела мельком, – вымолвила Маргарита, смутившись.
– Говорит, есть до вас важное дело, и просит принять непременно.
– Да я не хочу!.. Я, наконец, боюсь! Фленсбург говорил, что это злая собака. Он бьет женщин! Он меня прибьет. Ни за что!
– Полноте, милая графиня, – звонко рассмеялась Лотхен. – Все это выдумки господина Фленсбурга. Я вовсе не нахожу его прелестным, как невские красавицы, потому что он… Во-первых, уж очень страшно велик… Эдакий может так обнять и поцеловать, что раздавит! Но бояться, что вас он прибьет, потому что когда-нибудь прибил свою любовницу, бояться побеседовать с ним, извините, глупо.
– Хорошо тебе говорить… Это… это ужасно!
Лотхен опять рассмеялась. Маргарита бросила зеркало и, уже бессознательно ощупывая пальцем приклеившуюся мушку, стояла, очевидно не зная, что сказать и что сделать.
– Хотите, я останусь при вас и растворю дверь в прихожую…
– Разве что эдак… И, кроме того, лакеям вели стоять настороже за дверями приемной на всякий случай. И если что-нибудь, то… Да я, право, Лотхен, боюсь… Он ненавистник немцев и вообще иностранцев…
Немка громко расхохоталась и, не отвечая, выскочила из горницы. Через мгновение Маргарита, чутко и смущенно прислушивавшаяся, услыхала мерную, тяжелую поступь за дверями соседней небольшой горницы, ее второй гостиной, где принимала она малознакомых гостей с тех пор, как в угольную большую гостиную перенесли ее кровать. Она вышла и остановилась почти у дверей. Перед ней на другом конце горницы появилась высокая и красивая фигура Григория Орлова, за ним тотчас же проскользнула маленькая и юркая Лотхен, которая теперь казалась совсем ребенком за широкоплечей фигурой богатыря.
Орлов поклонился почти в дверях и сделал молча шага три к хозяйке дома. Графиня едва заметно невольно подалась назад, хотя была от него на огромном расстоянии. Ответив на поклон легким грациозным кивком своей красивой головки, она умышленно осталась на ногах и, не предлагая сесть, выговорила по-русски, немного гордо, но не совсем спокойным голосом:
– Что вам от меня угодно, государь мой?
– Три просьбы, графиня. Две простые, одна мудреная.
– Объяснитесь…
– Простить меня… это, прежде всего, первая просьба, – выговорил Орлов, почтительно наклоняясь и добродушно улыбаясь. От этой улыбки и у него, и у брата Алексея лица становились на мгновение и вдвое красивее, и ребячески добродушны.
Пристально глянув в это доброе лицо, заметив изысканную вежливость позы, голоса и взгляда, все, что считала она атрибутом светских людей не Петербурга, а Вены или Версаля, графиня Маргарита сразу посмелела и вполне овладела собой. Лотхен хитро ухмылялась из-за спины гостя, будто говоря: «Что? Собака?»
– Простить за что? – вымолвила, наконец, графиня.
– За мою смелость, за решимость явиться в ваш дом, не имея чести и счастья быть с вами знакомым… – снова тихо заговорил Орлов.
– Затем… вторая просьба?.. – любезнее и мягче произнесла Маргарита.
– Но вы, графиня, еще не исполнили первой…
Маргарите показалось, что тон голоса силача-буяна сразу изменился, стал менее почтителен и уже переходил на шутливый лад. Этого она допустить не хотела и даже боялась.
– Прощаю… – снова сухо отозвалась она, – и надеюсь, что остальные две просьбы будут более дельные… Вторая?