Петербургское действо. Том 2

– Ваше величество! – воскликнул Жорж, всплеснув руками. – Бога ради! Это ужасно! Вы не можете себе представить, что произойдет во всем Петербурге, даже во всей России. Это невозможно!

Жорж так потерялся, что даже хмель будто выскочил у него из головы.

– Пустяки! Делайте, что я говорю…

– Не верите, спросите у Гольца.

Жорж стал звать барона, но, видя, что он не слышит, сам пошел к нему за помощью.

– Пустяки! Оставьте, завтра забудет, – сказал Гольц как-то рассеянно и будто думая о чем-то другом.

В это время кабинет стал наполняться лично приглашенными государем отведать венгерского.

Через час в кабинете государя было настолько весело, что, вероятно, он был отчасти прав, когда говорил, что его венгерскому тысяча лет. Только три небольшие бутылки были опорожнены гостями, но смех, шум, шутки далеко разносились по соседним горницам.

Некоторым лицам, которые еще не были в кабинете государя после его переезда в новый дворец, он показывал разные мелочи и, между прочим, пару новых эспадронов, полученных из Берлина.

Наконец государь развеселился настолько, что велел снова подать шипучего венгерского. Когда все бокалы были наполнены, он вызвал всех за собой в свою спальню и, став перед портретом Фридриха, который висел над его кроватью, выговорил, поднимая руку с бокалом:

– Пью за твое здоровье, великий человек, мудрец и гений, друг и учитель, отныне покровитель мой! И чтоб доказать вам, господа, – вдруг воскликнул государь, – насколько я люблю и уважаю этого человека, смотрите! А вы, барон, напишите ему, больше я сделать не могу.

Государь вдруг упал на колени, вытянул руку с бокалом к портрету, а затем осушил его до дна.

– Виват! – воскликнул он, вставая.

– Виват! – воскликнули все, и громче всех Жорж и Гольц.

– Еще, еще! – воскликнул Жорж. – Наливайте! Я тоже хочу… Я тоже сейчас хочу на колени, – бурчал принц Жорж, сильно захмелевший.

– Нет, не позволю! – крикнул государь. – Вы недостойны этого!

– Как недостоин?! – воскликнул Жорж запальчиво. – Как это… недостоин?

– Молчите! Я вам говорю, вы недостойны. Став на колени и подражая мне, вы унизите мой поступок. Да и для Фридриха… что вы такое?..

Жорж вдруг обиделся чрез меру и побагровел. Если б не Гольц, появившийся между спорящими, то бог знает, что произошло бы вдруг.

Между тем на дворе все темнело. Набережная вокруг дворца уже давно начала покрываться густыми толпами народу. Противоположный берег за Невой тоже шумел и гудел, заливаемый волнами веселого любопытного люда.

Все ожидали давно заготовленного фейерверка, который был устроен на мысу Васильевского острова, выдающегося против дворца. На площади и набережных, затесненные густой толпой, стояли уже давно, не имея возможности двинуться, несколько экипажей. Вся река была унизана лодками, барками и всякого рода челноками, тоже переполненными зеваками. Окна дворца, и в особенности большой залы, где был обед и предполагался вечером бал, ярко освещали толпу, сплошь наполнявшую всю набережную.

Наконец на углу Васильевского острова вспыхнул букет из нескольких сотен ракет, и тотчас же среди восстановившейся тьмы зажглись в двух разных концах на Неве и на Невке две гигантские фигуры, в которых более просвещенные из публики узнали символическое изображение России и Пруссии. Обе сияющие фигуры двинулись, пошатываясь, и сошлись у края острова. В ту же минуту между ними загорелся высокий щит, изображавший жертвенник. Две огромные фигуры протянули над жертвенником руки и после этого символического дружеского пожатия стали тухнуть. А на острове вспыхнул и загорелся, протянувшись далеко в обе стороны, целый ряд арок, колонн, порталов и шпицев, сверкающих разноцветными огнями; это было феерическое и великолепное здание, долженствующее изображать храм мира.

Фейерверк продолжался долго. Когда на Васильевском острове прогорели все щиты, то на самой Неве стали появляться плавучие фигуры, которые зажигались и, медленно скользя, спускались по реке. Когда река и обе набережные были особенно ярко освещены разноцветными огнями, недалеко от дворца принца Жоржа, где было менее народу и где экипажи могли двигаться, стояла на берегу большая колымага, запряженная цугом лошадей. В эту минуту мимо нее шагом двигалась небольшая берлина, и в ней сидели два офицера, преображенец и кирасир. Они о чем-то спорили громко, но интонация их голосов была странная, будто они шутили, а не сердились. В колымаге была княжна Василек, приехавшая посмотреть фейерверк в сопровождении одного Квасова. В ту минуту, когда легкая берлина поравнялась с колымагой, Василек невольно высунулась в окно, ахнула и снова скрылась. Она, конечно, сразу по одному голосу узнала этого преображенца, а яркий букет, загоревшийся на острове, позволил ей разглядеть обоих офицеров и обоих узнать. Но она не поверила себе и, обернувшись к Квасову, решилась вымолвить слегка дрожащим голосом:

– С кем же он?

– Да с ней же! – отозвался Квасов. – Я уж во второй раз вижу ее в офицерском одеянии. Шальная, что ж ей! Ей всё Святки, она хотя трубочистом нарядится. И как это позволяют? Арестовать бы ее?