Петербургское действо. Том 2

Однажды вечером Василек, сидя с сестрой, снова стала утешать ее, что Глеб отделается только тем, что будет года три солдатом гвардии.

– Не бог весть какое наказание. Вон Шепелев недавно еще без всякой вины, а только за молодостью лет был рядовым.

– Ах, Василечек! – вдруг воскликнула Настя. – Да разве в этом дело! Вор он, вор! Пойми ты это!

И Настя заплакала.

– Уж лучше пускай в Сибирь идет, тогда хоть будет наказан и, стало быть, несчастный.

«Так вот что ей горько! – подумала Василек. – Вот ее тайна!»

И, снова принимаясь утешать сестру, она вымолвила наконец:

– Ну, положим, так. Жаль тебе его, и мне тоже жаль, но ведь все ж таки, Настенька, он нам не родной брат. Так, как ты убиваешься, ты могла бы только убиваться по жениху или по мужу.

Настя вдруг переменилась в лице и воскликнула:

– Молчи! Молчи!

Василек не поняла тайного значения этого порыва.

– Конечно, только по любимому человеку, жениху ли или мужу, можно так убиваться, – прибавила она.

Настя вдруг зарыдала, бросилась на шею сестре и выговорила шепотом, от которого у Василька сердце замерло:

– Молчи! Сама не знаешь, что говоришь! Не будем больше никогда говорить об этом.

Так как Пелагея Михайловна и обе княжны узнали, конечно, от Квасова, кто был главным их защитником, то Василек была теперь несказанно счастлива, что они всем обязаны Шепелеву. О вмешательстве графини Скабронской Квасов умолчал.

Пелагея Михайловна тотчас по возвращении домой вытребовала через лейб-кампанца юношу, обняла, расцеловала и просила его забыть все старое, забыть, что он был нареченным, и бывать запросто, как приятель. И теперь Квасов и Шепелев по очереди приносили в дом Тюфякиных вести о князе.

Однажды, через недели две после освобождения княжон, Квасов принес известие и передал Васильку, что Глеб разжалован, лишен чинов, дворянства и ссылается в Сибирь, в рудники. Пелагее Михайловне тотчас же было это передано. Лицо ее осветилось злобной радостью.

– Угодил, «киргиз»! Туда ему и дорога, поганому! – воскликнула она раздражительно и злобно. – Его бы на родину его возвратить – в степи киргизские. Ну, да в рудниках еще почище будет.

Василек, конечно, уговорилась с Квасовым скрыть на время ужасную весть от сестры. Но Настя будто чуяла, догадывалась, или, быть может, неосторожное слово кого-либо из людей заставило ее подозревать истину. На все ее вопросы целый день Василек и Квасов не отвечали правды, но Настя догадалась, как добиться истины.

Рано утром она написала Шепелеву, прося известить о судьбе князя, и подписалась: «Княжна Василиса». Тайком посланный ею мальчишка через два часа был уже обратно и вручил ей ответ.

Настя пробежала его глазами и тут же среди передней замертво упала на пол. Очнувшись в постели, куда перенесли ее, и открыв глаза, Настя не сразу пришла в себя, даже не сразу узнала Василька.

Наконец она выговорила глухим, полубезумным шепотом:

– Рудники! Далеко! Да и работать не умею! Зачем меня не учили хоть лопату держать?..

И Настя осталась в постели на несколько дней. Скрытно от всех, целые дни плакала она…

Гарина, наоборот, обрадованная известием о Глебе, будто отмщенная, казалась на вид спокойнее, будто выздоровела. Она подозревала, конечно, канцелярию Гудовича в умышленном их арестовании, но главным образом она обвиняла оговорившего будто бы их негодяя «киргиза». Василек оправдывала брата, но опекунша не верила.

Так прошла еще неделя.

Однажды утром явился в дом Тюфякиных никогда до тех пор не бывавший у них преображенский офицер, сам Алексей Орлов. Узнав, что Гарина в постели, он велел доложить о себе старшей княжне Васильку. Орлов объявил, что у него есть первейшей важности дело до ее тетки, и просил непременно, чтобы Гарина приняла его.

Пелагея Михайловна взволновалась, почуяла новую беду и, кое-как поскорее одевшись, села около постели в кресло и приняла преображенца, о котором только слыхала как о буяне. С первых же слов этот буян, бог весть почему, необыкновенно понравился Пелагее Михайловне. Она глядела на него, дивилась и думала:

«Скажи на милость, как часто про человека зря дурно сказывают. Просто витязь, молодец, красавец! Да какой вежливый, почтительный!»

К несказанному удивлению Василька, Орлов просидел глаз на глаз с теткой три часа. Заперев дверь по ее же приказанию, Василек невольно решилась раза два подойти к дверям и прислушаться, только ради того, чтобы знать, чего надо ожидать, беды или радости.

Беседа тетки с преображенцем была тихая, мирная. Василек расслышала только голос Орлова. Он говорил красноречиво, горячо и мягким убедительным голосом. Тетка все молчала и только слушала.

«Что он ей рассказывает?» – недоумевала княжна.

Наконец Пелагея Михайловна позвала Василька и приказала ей достать из сундука, стоявшего близ образницы, тысячу червонцев. Василек достала деньги и, удивляясь, положила на стол.

– Ну, бери, голубчик, только меня и моих племянниц не загубите! А если сумеете все сохранить под спудом, то приезжай, еще дам.

Орлов взял деньги, обещался бывать, как знакомый, поцеловал ручку Пелагеи Михайловны и уехал.