Петля

— Вам не следовало бы прибегать к чрезвычайным мерам и красть оружие. Вламываться, резать проволочное ограждение, убивать моего охранника. Нет! Мы могли бы спокойно договориться. Посидели бы, выпили водки или армянского коньячка, пришли к соглашению. Как человек с человеком. Вы могли бы получить все это за умеренную цену. На прошлой неделе я продал оружия на десять тысяч долларов дельцам из Сербии. Доллары? Рубли? Это не имеет значения. Но теперь вы создали для меня массу проблем.

Поляков понимал, куда клонит подполковник. Он разговаривал уже на языке рыночной экономики, на жаргоне армейского офицера, желающего вступить в сделку.

— Вам нужны «Калашниковы»? Для вас каждый обойдется в двадцать тысяч. Гранаты? Тысяча за штуку. Я имею представление о ценах за пределами базы. Мы запросто сговорились бы.

Офицер придвинулся поближе, понизил голос.

— Нужен бронетранспортер? Я продал бы вам один за три миллиона, конечно, наличными.

Полякову удалось наконец рассмотреть лицо подполковника: оно было худым, усталым и изнуренным, с широкими черными бровями и впалыми щеками.

— Ну, а зачем же вы убили этих ребят? — спросил Поляков. — Вы оборвали две жизни, в то время как я решился оставить их в живых. Свидетелей, между прочим.

— Это потому, что мне нужно сохранить свой статус, — ответил подполковник. — Для меня продать вам оружие — это одно дело. Я несу за это ответственность и принимаю на себя риск. Но в то же время я должен поддерживать дисциплину на своей базе. Под моей командой находится шесть тысяч человек. Если я перестану их контролировать, наступит анархия. Я убил двух охранников в назидание остальным. — Поляков посчитал объяснение подполковника недоказательным и нечестным. — Мне нужно поддерживать дисциплину, но я нуждаюсь и в наличных. Мне нужно кормить эти шесть тысяч человек. Российское Министерство обороны не дает денег на продовольствие. Людям нужны квартиры, но у меня нет денег, чтобы строить дома, и нет никакой надежды получать средства от Москвы. Потому что никто ничего не желает решать, у каждого свои проблемы, главным образом — как побыстрее побольше нахапать, а остальное — до феньки.

Подполковник нервно вышагивал по снегу.

— Министерство обороны? Министерство внутренних дел? Возможно, даже КГБ? Моя часть выполнила братский долг за рубежом, но никто не хочет нести за нас ответственность теперь. Так что я, командир, должен заниматься бизнесом. Я продаю то, что имею, — оружие и боеприпасы. Хотите иметь мою шинель, зимнюю камуфляжку, шапку? Могу продать. У меня жена и двое детей. Они живут за четыреста километров отсюда и занимают часть госпитальной палаты, потому что здесь для них нет помещения. Им нужны деньги. Они должны питаться. Я не видел семью уже пять месяцев. Такова вонючая жизнь, которую вынужден вести профессиональный солдат. Это все, что осталось от когда-то доблестной Советской Армии, куда я вступил двадцать три года назад.

Внезапно подполковник остановился. Колени его подогнулись, голова запрокинулась, потом мотнулась вниз. Он стал похож на куклу-марионетку с оборванными ниточками. Затем он уткнулся лицом в снег. Поляков не слышал ни слабого движения спускового крючка, ни звука пули, вылетевшей из-под пистолетного глушителя откуда-то сзади.

Из-за угла палатки вышел Барсук.

— Он собирался убить вас, товарищ полковник. Я видел это. Я чувствовал. Так что пришлось с ним покончить.

— Ты совсем с ума сошел, вонючий психопат, — Поляков задыхался от гнева. — Ты отказался подчиниться мне. — Он и сам готов был сейчас пристрелить парня за неповиновение. — Ты делаешь то, что считаешь правильным, а не то, что приказывает командир. Это подсудное дело.

Барсук нагло улыбнулся и сунул пистолет в кобуру, не обращая внимания на скрючившуюся фигуру подполковника у его ног.

Поляков ругался на чем свет стоит:

— Подполковник уже был готов стать одним из наших. Он хотел войти с нами в сделку. У нас есть двадцать миллионов рублей. Он разрешил бы нам взять что угодно: бронетранспортер, даже оборудование для связи, которое приказал нам достать генерал — за любую цену.

На Барсука эмоции Полякова не производили впечатления.

— Вместо того чтобы покупать БТР и тратить деньги «Братства», я запросто уведу машину из здешнего гаража. Плевал я на ваши переговоры. Все отлично: получили, что хотели, и отправимся восвояси. — Барсук плюнул на снег и повернулся спиной.

Поляков поднял пистолет и прицелился Барсуку в спину. В старой Красной Армии любой командир, не выполнивший приказ, мог быть расстрелян на месте. Поляков был готов стрелять.

— Барсук! Стой! Повернись ко мне! Кру-у-гом, мерзавец, тебе говорят!

Честь и достоинство не позволяли Полякову выстрелить человеку в спину, если это не был бой. Он ждал, когда Барсук обернется лицом.

— Повернись, Барсук! Повернись, сукин сын! Стой!

Барсук продолжал идти вперед и вдруг растворился в налетевшей волне тумана. Поляков опустил пистолет, и его охватило чувство стыда.