Петля и камень в зеленой траве. Евангелие от палача

– Какой именно поступок? Как имя американца? – подступили дружно наймиты бульварной прессы.

– Имя его я пока, по вполне понятным соображениям, назвать не могу. Но поступок он совершил ужасный. Этот американец, этот американец засунул в жопу палец…

– И-а-а! И-а-а! – заревел газетный мул.

– Что? Я не понял! Что сделал этот американец? – надрывался его друг.

Актиния от ужаса закрыл глаза и рукой подманывал одну из своих боевых шлюшек, чтобы она отвлекла меня от этих акул с Флит-стрит.

– Что – «что»? Ведь вынул он оттуда говна четыре пуда!

Актиния позорно бежал, а вместо него подплыла ко мне пухлая телочка, игривая и нежная, как ямочка на попке. Повела медленно янтарным козьим глазом, сказала лениво:

– Чего ты с этими дурнями разговариваешь, они же шуток не понимают. Пойдем лучше…

А озадаченные корреспонденты не отпускали, за рукав придерживали, нервно спрашивали:

– То, что вы сказали, есть иносказание, намек?

– Конечно, ребята, намек. Аллюзия! Аллюзия диссидентов в иллюзиях детанта. Ладно, парни, хватит умничать, давайте царапнем по стаканчику, от мудрых разговоров в глотке сушь!

Они охотно накапали себе по наперстку, вполне достаточно, чтобы соринку из глаза вымыть. И я в стаканчик толстенький плеснул и телушке своей мясной не забыл, фужер набуровил. Очень стоящий человечек, шкуренция эта.

– Зовут-то тебя как, птичка?

– Птичка! – весело засмеялась розовая шкварка. Села рядом в кресло, ногу на ногу положила: толстенькие, гладкие, мечта поэта Мастурбаки. Ах, какая девочка-симпа! Просто хрустящая свежая булочка, этакий французский круассан.

Меж тем парнокопытный продажный писака не унимался:

– Вы упомянули в разговоре о диссидентах… Я хотел спросить: что вы думаете о перспективах диссидентского движения в вашей стране?

– А у нас нет никакого диссидентского движения. Мы целиком диссидентская держава, страна сплошного инакомыслия. Ни один человек не говорит того, что думает…

Девчушка-блядушка на всякий случай отодвинулась от меня чуть дальше, но я крепко взял ее за упругую мясную ляжку. Люблю такие тонкие мягкие ляжки.

– Спокойно, Птичка, не дергайся, в городе красные. – И повернулся к заокеанскому буцефалу. – В той или иной мере у нас все диссиденты. Следствие огромных личных и общественных свобод. Кто сидел дважды – диссидент, кто сидел один раз – моносидент, кому в лагерях срок довесили, тот пересидент, а кого пора сажать – тот еще недосидент. Вон, например, в углу сидит знаменитый диссидент, тот, что виски с кислой капустой трескает. Это очень независимый человек, он, как киплинговский кот, – ходит сам под себя.

Птичка-шкварка захохотала и снова подвинулась ко мне, а я засунул ей руку под юбку, стал гладить лилейную кожицу и подумал, что в мою молодость у баб не бывало такого тела. Оно у них было рыхлее, крахмалистее. На картошке росли, макароны серые ели. Сейчас лопают фрукты, зелень, мясо…

А мой буриданов мерин с невиданным упорством узнавал у меня о границах вмешательства партии и Кей Джи Би в художественное творчество.

– Партия не вмешивается в работу творца. Она его только призывает, вдохновляет и ведет за собой. Что касается Кей Джи Би, то за всю жизнь я с ними никогда не сталкивался и знаю лишь, что в народе это ведомство любовно называют Комити оф Гуд Бойз, что по-русски звучит приблизительно так: Комитет Горячих Доброхотов, или Главных Добродеев и целым рядом других схожих эвфемизмов…

– Мне было очень интересно побеседовать с вами, – вежливо пошевелил он долгими ушами и задумчиво спросил: – Интересно, эта квартира мониторируется?

– Кому вы все нужны! – махнул я рукой и отвернулся было к девчушке, но тут шипящим коршуном навалился на меня Актиния.

– Смотри, Пашка, дошутишься! Договоришься, загремишь в жопу!

– Запомни: лежащему на земле падать некуда. Лучше пусть меня девочка Птичка отведет в твою комнату, мне надо полчаса полежать, я плохо себя чувствую…

Актиния заерзал, быстро забормотал, глотая буквы:

– Знаешь, это не очень удобно… при Тамарке… она ведь обязательно настучит Марине… скандал будет… они ж подруги…

– Не бздюмо, Цезарь. Лев Толстой сто лет назад написал в «Воскресении»: все счастливые семьи несчастливы по-своему… Давай-давай, пошли к тебе. Ты только бутыляку не забудь и стаканы… А Птичка к нам чуть погодя подгребет… Подгребешь, Птичка?

– Ага! – засветилась она беличьими зубками. Не-ет, от такой девульки не стошнит!

Уже всосавшаяся выпивка подняла меня над землей, я медленно и легко поплыл, и это волшебное гидродинамическое состояние опьянения отделило меня от всей толщи стоячих зеленоватых вод.

Полумрак и покой Актиньиного кабинета. Уединенная раковина для рака-общественника. Бормочет, камни за щеками катает телевизионная дикторша, громоздкая и старая, как египетская пирамида, зрителей своих увещевает и маленько припугивает. Дескать, уменьшите звук телевизора, поскольку время позднее: полдесятого вечера, завтра вашим ненаглядным землякам спозаранку на ударные стройки, дрыхнуть им, пожалуйста, не мешайте, да и самим не хрена выдрыгиваться, ложитесь лучше в койку по-хорошему…