Петля и камень в зеленой траве. Евангелие от палача

А в коридоре меня дожидалась Кувалда с взволнованным лицом, на котором виднелись следы былой красоты. Я ее трахал лет двадцать назад, и тогда на ее лице были заметны следы недавней былой красоты. Она, наверное, прямо родилась со следами былой красоты. Теперь у нее вместо былой красоты климакс: шум ее приливов гудел у меня в ушах, океанская волна гормонов несла похотливое тело Кувалды мне навстречу.

– Подруга! – заорал я. – В задницу! Ни слова! Летом поговорим! Срочно надо выпить!.. – И умчался, обескуражив верную подругу моего лучшего друга, бывшую свою любимую девушку со следами былой красоты. Не сердись, Кувалда, я себя так плохо чувствую и времени у меня осталось так мало, что его просто не может хватить на разговоры со всеми бывшими любимыми девушками, незабываемыми спутницами.

Она слабо вякнула вслед:

– Там американские корреспонденты пришли, я тебя хотела представить…

На столе было полно прекрасной трофейной выпивки. Актиния – мастер вынимать из этих отвратительных зарубежных скаред подарки. Виски, джин, кампари, тоник, баночное пиво – тут было над чем потрудиться, и я, не теряя ни секунды, сразу же, как кашалот, заглотал два больших стакана джина со швепсом.

И вместе с дыханием открылся слух; до этого они суетились передо мной, махали лапками и ножками сучили, будто в немом кино. А сейчас пришел звук. Отец Александр рассказывал озабоченно, что знакомый ему иерей изучил карате и перед Масленицей изувечил нескольких комсомольцев-атеистов, которые пришли в храм хулиганить в пьяном виде. А теперь попа-каратиста извергают из сана как священника-убийцу…

Постукивающий диссидент поведывал девулькам-шлюхам нечто антисоветское, неслыханно революционное. У него наверняка есть от КГБ справка, разрешающая ему с 17 до 23 часов говорить что угодно.

Всенародно любимый шпион, глубоко законспирированный нелегал рассказывал артисту в парике-папахе, как ему удалось сорвать провокацию империализма, опубликовав на Западе искаженные мемуары Светланы Аллилуевой. А артист не слушал, ерзал от нетерпения, томился сокровенным вопросом бытия, расспрашивал осторожно – как бы через шпиона подсосаться к таможне, перевезти надо кое-чего из вещичек.

Хлыщеватый директор гастронома прислушался краем уха к ним, махнул рукой:

– Подумаешь, проблема! Говна-пирога! Позвони завтра, я тебе дам концы…

Актиния поил американцев самогонкой, убеждал-расхваливал, доказывал, что «домашний сахарный виски» и есть любимейшая выпивка нашего народа. Те слизывали сивуху с края стакана, чокались, цокали языками.

Я забалдел маленько, очень приятно, не заметил, как Актиния подкатился ко мне с наемниками продажной желтой прессы.

– …вы известный политический писатель, профессор права…

Гадина Актиния, и тут покоя нет. Пропадите вы все пропадом. У старшего американца в лице была величавая степенность грамотного осла. Он все время тщательно протирал стекла очков, а я ждал, когда он пронзительно заревет «и-а-а! и-а-а!» с техасским акцентом. А у второго вообще никакого лица не было: так, набросок, торопливый подмалевок личности.

– Вы бы не могли сказать, что думают в России об Америке? – спросил старший ишак.

Я нахмурился, задумался глубоко, вопрос-то непростой, ответственный, хлобыстнул еще стаканяру закордонной выпивки, медленно изрек:

– Проблема имеет предысторию… Дело в том, что однажды Америка России подарила пароход…

Оба тесно посунулись ко мне, младший – с недостоверной головой, будто восстановленной антропологами по ископаемым остаткам черепа – выхватил из кармана блокнотик, вечное перо:

– Сорри… Очен интересно… Разрешите, я буду писать?

– Обязательно… Потом перечитаете, и все станет ясно… Итак – пароход. Но у этого парохода были огромные колеса, да-да, совершенно огромные колеса… И при всем том – что возмутительно! – ужасно тихий ход… Значит, суммируем: огромные колеса и ужасно тихий ход.

– Вы говорите о поставках по ленд-лизу? – уточнил очкастый ишак.

– В какой-то мере, хотя эта история началась задолго до войны, в которой мы вынесли основные тяготы борьбы с фашизмом. Сейчас уже многие американцы, оболваненные пропагандой, забыли об этом пароходе, а у нас помнят, у нас никто не забыт, ничто не забыто. Церемонии дарения был даже посвящен фильм, кажется, он назывался «Волга-Волга»…

Актиния, открыв рот, оцепенело слушал мои откровения, его острый профиль обделавшегося Мефистофеля от растерянности сразу округлился и поглупел. Он ничего не понимал, да и неудивительно: он же не видел Истопника из третьей экплуатационной котельной ада, он не породнялся с Мангустом, и это не он выблевал сейчас в сортире серозную фасолину со стальными створками по имени Тумор.

А молодой, тот, что без лица, мне радостно подъелдыкнул:

– Да-да, знаю, Волга – это как у нас Миссисипи…

– Правильно, Волга как Миссисипи, а Волга-Волга – это как Миссисипи и Миссури.

– Господин профессор Хваткин шутит, – неуверенно хихикнул Актиния, но я грозно зыркнул на него.

– Какие шутки?! Все могло бы пойти по-другому, если бы не безответственный поступок одного руководящего американца…