Петля и камень в зеленой траве. Евангелие от палача

– Заходите, товарищ подполковник, – приветливо замахал он мне рукой. – Вот, можете познакомиться еще с одним абрашей, который утверждает, будто он академик Вовси. А вовсе не академик ты, пархатая морда, а изменник и убийца… – И довольный своим каламбуром громко захохотал.

Мне показалось, что академик смотрит на Миньку с огромным интересом. Только синеватая бледность выдавала его волнение. Тихим, чуть-чуть дрожащим голосом он сказал:

– Вы не имеете права со мной так разговаривать. Вы государственный служащий, может быть, даже большевик…

– И ты, еврюга, тоже, наверное, большевик? – с едким сарказмом спросил Минька.

– Да, я член ВКП(б) с восемнадцатого года. И хочу напомнить вам, что я главный терапевт Советской Армии, генерал-майор медицинской службы, что я воевал всю войну.

– А награды имеешь? – хитро спросил Минька.

– У меня двадцать две правительственные награды…

– И все – медали «Не допустим фашистского гада до ворот Ашхабада»! – счастливо захохотал Минька, так ловко уевши хвастуна, еврейского вояку, наверняка прятавшегося всю войну по тылам.

– Слушай ты, храбрый портняжка, жидос несчастный, есть вопрос… – отсмеявшись, начал Минька. – Вот скажи мне, чего ваша бражка собиралась делать после того, как вам, допустим, все-таки удалось бы умертвить товарища Сталина?

– Я считаю этот вопрос политической провокацией и отказываюсь его обсуждать, – по-прежнему тихо ответил Вовси.

На Миньку уже оказывал наркотическое действие соленый запах близкой крови, и он, встав из-за стола, медленно направился к сжавшемуся на стуле академику. Одной рукой он держал витую рукоятку своего замечательного кнута, а другой не спеша сматывал вязаное ремнище.

В голове у него тонко высвистывала торричеллиева пустота.

– Одну минуточку, товарищ полковник, – остановил я его. – Мне хотелось бы задать арестованному вопрос…

– Задай, задай, – согласился Минька. – И если он не ответит – так дам по темечку, что в жопе завоет!

– Скажите, пожалуйста, вам знакомо имя известного буржуазного националиста, изменника Родины и сионистского шпиона Соломона Михоэлса?

– Да, – вяло кивнул Вовси.

– Позвольте полюбопытствовать – в какой связи?

– Это мой брат.

Минька от удовольствия даже не ударил его, а только ширнул кнутовищем под ребра.

– Вам ведь известно, Мирон Семеныч, как строго нам пришлось поступить с вашим братом?

Скорчившись от боли и плавно затоплявшего его страха, Вовси шепотом сказал:

– Я знаю – вы убили его. В Минске. Вы били его ломом по голове…

– Ну, я в такие подробности не посвящен, но в принципе мы с вами ситуацию расцениваем правильно. Поэтому обращаюсь к вашему здравому смыслу: чтобы свести потери к минимуму, постарайтесь всемерно помочь следствию.

– А чего вы хотите от меня?

Я протянул ему список врачей, которых сегодня загрузят в трюмы.

– Нужно, чтобы вы чистосердечно и обстоятельно рассказали, как в сговоре с этими лицами вы замыслили, организовали заговор с целью умерщвления товарища Сталина и его соратников и как приступили к его осуществлению.

Вовси взял список, очень внимательно прочел его до конца, прошел по нему глазами еще раз и со вздохом положил бумагу на стол.

– Здесь цвет советской врачебной мысли, – сказал он печально. – Это вершины нашей медицинской науки…

– И хорошо! – гаркнул Минька. – Компания подходящая, а жид за компанию шилом подавится!

Вовси посмотрел ему прямо в глаза и проговорил:

– Теперь я не сомневаюсь, что заговор против жизни Иосифа Виссарионовича есть. И созрел он именно здесь. Заявляю как врач: Сталин пожилой больной человек, и, если все люди из этого списка будут уничтожены, он навсегда лишится квалифицированной медицинской помощи, а без врачебного надзора и разумного лечения скоро умрет. Вы намерились убить его!..

Свистнул пронзительно кнут, и ремень змеей обвил спину Вовси. Давя в горле хрип, он закричал фальцетом:

– Не бейте меня!.. Пусть будет… Я подпишу все, что вам надо… – Закрыл лицо руками и еле слышно сказал: – Мир рухнул! Никого уже ничем не спасешь… И ничем не погубишь…

Всю ночь везли к нам на корабль людей – из списка, составленного Минькой. И назавтра их везли с утра до вечера. И весь следующий день. Всю неделю. Все последующие месяцы, потому что список неукротимо рос, разбухал, он заполнял десятки страниц: арестованные могли молчать или орать от боли и страха, держаться неделями или еще в машине рассказывать о том, чего даже не спрашивали, но все они в конце концов называли новые имена, и эпидемия террора, вырвавшись из здания МГБ в этот бледный запуганный мир, парализованно взиравший на нас, уже бушевала по всей стране.

– Вы воспитали наследственный ген ужаса! – кричал Игорь Зеленский…

Полоумный! Может, он и прав, но никак из его правды не следует, что меня надлежит так строго наказывать. Ведь сегодня каждому зрячему видно, что время просто обнажило вечную идею: жизнь вовсе не поприще отдельных личностей, жизнь есть Игра, бесконечный театр, и всякий человек только исполняет отведенную ему роль. Роль. Маску. Придуманную для него программу.

– И это все, что ты можешь мне сказать? – спросил я Игоря.