Петля Мёбиуса

Снаружи мокро и серо. У меня на лбу выступает испарина, я вытираю ее ладонью и трясу рукой. Закуриваю, прищурившись гляжу в небо. Оно блеклое, жиденькое какое-то. Рядом детский садик, воспитательница вывела детей на утреннюю прогулку, слышен деловитый лепет, плач, мальчики скатываются с горки, девочки копаются в грязном песке. Дети и дома, деревья и крыши, влажный серый асфальт и такое же небо придвигаются ко мне, проникают в меня и становятся мной – накатывает ощущение себя здесь и сейчас, пронзительная ясность, обнаженность каждого мгновения, нестерпимая эфирность существования. Чувствую свое сознание, укрытое в водолазном костюме тела. Где я? Мой скафандр идет по асфальту – дну напитанного влагой пространства, верхняя граница которого – стянутая силой поверхностного натяжения пленка неба; но это только тело, а где я сам? Пальцем упираюсь в кожу между глаз, чуть выше переносицы. Вот он я, здесь, внутри шлема-головы, вот здесь. Мое тело с сигаретой во рту идет к остановке, но не успевает сделать и трех шагов, как сверху доносится звон.

Оборачиваюсь – и чуть не проглатываю сигарету. Он падает, расставив конечности, в своем халате, полы которого развернулись, как крылья. Искаженное лицо, согнутые в коленях тощие ноги, волосатая грудь и белое пятно трусов. Влипает в асфальт.

Со стороны сада доносится визг. Мое тело поворачивается туда. Воспитательница стоит посреди площадки с разинутым ртом, к сетке ограждения прижались детские лица.

Смотрю вдоль дома: рядом пустые «Жигули», дальше женщина с коляской, алкаш с сумкой, занятый утренним сбором бутылок, еще какие-то люди, мент стоит на углу…

А у меня коробок в кармане.

А я только что из подъезда вышел, это мог кто-то видеть.

А в кармане полосатого халата, что накрывает мертвого Вовика, наверное, до сих пор лежат пятьдесят баксов с отпечатками моих пальцев…

Слышен шум лифта, и потом дверь подъезда начинает открываться.

Тело разворачивается и бежит. То место, где я нахожусь, – нейронное облачко примерно в сантиметре за лбом между глаз, – подскакивает над асфальтом вверх-вниз, вверх-вниз, перемещается вперед вместе с телом, но чуть-чуть отстает, и это пугает – вдруг оторвется, взлетит воздушным шариком и пробьет пленку неба, выйдет куда-то наружу? Но не отрываюсь я, стремлюсь за телом, нагоняю, вливаюсь в него. А оно минует дом, пункт приема стеклотары, у которого толпятся болезненные тела с дрожащими поутру конечностями, скамейку и пару пожилых тел на ней, перекресток – и оказывается возле остановки. Как раз автобус подошел. Оглядываюсь – никто меня не преследует – и сажусь в него.

II

Не считая библиотеки, Старая башня, пожалуй, самое высокое строение города. Она смахивает на торчащий из земли палец, широкий у основания и мало-помалу сужающийся к крыше. Окно трапезного зала, где обосновался Венчислав, расположено достаточно высоко, над ним и под ним имеются другие помещения, а вниз ведет не одна, но две лестницы, отделенные друг от друга каменной кладкой.

Я стал спускать и тут же услышал приглушенный шум шагов, эхо голосов, донесшееся со второй лестницы. В городе нашем изредка пропадали люди, в основном бездомные оборванцы, дети-попрошайки или пришедшие издалека одинокие путники, которых в Урбосе никто не знал. Рука невольно потянулась к левому бедру. На мне была стеганая клетчатая куртка, короткие, чуть ниже колен, облегающие штаны из крепкого сукна, мягкая обувь, а на голове – широкий берет. Спереди на поясе висела круглая сумка из козьей шкуры, а на левом боку – короткий острый нож с деревянной рукоятью, единственное оружие, разрешенное к повсеместному ношению простым обывателям.

Голоса вверху уже стихли. Вряд ли на лестницах Старой башни меня поджидала какая-то опасность, и, отогнав тревогу, я продолжил свой путь по ступеням. Осознание того, что деревянная коробочка с истиной спрятана в круглой сумке на поясе, заставило меня углубиться в воспоминания.

Через непродолжительное время после изгнания алхимиков я узнал от главы приютившей меня библиотеки, что из соседних городов прибыли посланцы и предложили устроить совместный военный поход в Веселый лес. Совет уже склонялся к принятию предложения, но тут случилось нечто такое, чего никто не ожидал. Появилась новая булла Святой Церкви нашей, в коей сообщалось, что отныне алхимики признаются верными слугами Церкви, что исследования их – в послании так и было сказано, «исследования» – крепят веру в нее, ибо каким-то заковыристым путем (о сути оного пути из буллы никак невозможно было догадаться) способствуют воцарению славы Божией. Всем наделенным властью особам предписывалось не препятствовать алхимикам в их начинаниях, а за причинения противодействий «исследованиям» Церковь обещала карать.