Петр Алексеевич и Алексей Петрович. Исторический роман. Книга первая

Долгорукий: Так что, ваше величество, купить вам карету приличную? Скинемся – купим. Самую лучшую, какая есть в Европе.

Петр: Видишь, как ты мелко понимаешь царскую мысль. Царю ничего не надо. Его владения – все государство. Царь может принимать подарки токмо от иностранных государств. Мне другое не нравится: что вы все настойчивее обхаживаете наследника. А он по молодости лет не может отличить зерно от плевел, что-то из себя значительное строит. Не балуйте наследника, не гневите меня.

Долгорукий: Так сие, батюшка, исключительно из почтения к вам. Кто он нам такой?! Вам еще жить и жить, а рядом с вами он мелочь.

Петр: Какой я тебе батюшка? Мы одних с тобой лет.

Долгоруков: Так сие по-старинному, по семейному, верноподданно.

Петр: Вот закваска московская: одет по самой последней европейской моде, а спесь боярская и привычки боярские, прадедовские. Ну да ладно, хватит о прошлом.

Как и предполагал Долгорукий, гроза постепенно прошла. Успокоившись, оглаживая все еще острые усы и сизую колючую щетину, царь выслушал доклад о текущих посольских делах, больше хозяйственных, сделал ряд дельных замечаний и указаний.

Что говорят о России? Зазорного, интересного?

Долгорукий: Зазорного ничего. Поляки немного хмурятся, что войска русские стоят.

Петр: Еще бы им не хмуриться.

Долгорукий: Некоторое брожение в войсках насчет жалованья.

Петр: Да, с тем плохо. Денег в казне нет. Что говорят амстердамские жиды насчет кредиту?

Долгорукий: Жмутся, Петр Алексеевич. На армию не хотят давать. Видно, на них влияет и Париж, и Лондон. Разведка работает вовсю, по всем каналам давят. Им наша армия в Померании – кость в горле.

Петр встал, прошелся по кабинету, думая о чем-то своем. Потом обернулся к Долгорукову:

–– Еще раз говорю об одеже, Григорий Федорович. Роскошь – сие, по-моему, признак слабости, телесной и душевной. А мы должны выглядеть деловыми людьми. Я почему хожу в потертом сюртуке? Да потому, что за мной армия висит тучей над Европой. И каждый сие понимает. Но с другой стороны, я не могу сюда приехать всем двором в андреевской ленте и с алмазной звездой на груди, а потом просить багинеты, компасы, инженеров и прочее.

Приедем сюда приватным лицом – покажем русскую ширь и что мы тоже не лыком шиты. А пока походим в приказчиках, нас от сего не убудет. Доказывай банкирам, что ни одного гульдена не уйдет из их страны. На кредитные деньги мы закупим продовольствие, сукно, пушки. Соглашайся на повышенный процент. Ежели нужны будут гарантии, я лично подпишу договоры. А ты уж постарайся, Григорий Федорович, действуй и кнутом, и пряником, ежели потребуется – согнись в три погибели, а в другом случае грюкни кулаком, найди аргументы. Токмо везде меру знай. Мера – превыше всего. С голодной армией шутки плохи: и нам, и им. В крайнем случае, пригрози, что в безвыходном положении армия может и сама найти себе пропитание. Усвоил?

Успокоившийся Долгорукий отвечал теперь более уверено и толково:

–– Тяжеловато с ними говорить, Петр Алексеевич. Никаких реальных угроз мы им создать не можем. Надо обещать послабления в России для голландцев и евреев.

–– Обещай, настаивал Петр.– Послабим везде, где сие будет возможно. Что еще?

–– Пророчествуют нам скорую победу над шведами. Похоже, Карла вовсе выдохся. До сих пор с восторгом необыкновенным говорят о вашей победе при Гангуте.

Петр самодовольно: Не о моей, а о российской.– И вдруг без всякого перехода. – Слышал что-нибудь о царевиче Алексее?

Долгорукий сдвинул плечами, изображая на лице глубокое удивление:

–– А что я должон слышать? – хотя был одним из немногих, кто знал о побеге Алексея от своего брата, бывшего на короткой ноге с царевичем.

Петр тоже сделал безразличное лицо и говорил, как бы между прочим:

–– Поехал в Европу развеяться после смерти супруги, да и запропастился. Видимо, загулял по-молодецки. А отцу переживай. Коль услышишь о нем что-то, немедля докладывай. Подключи своих шпиков. Токмо осторожно. Алексей шибко сердится, ежели я как-то ограничиваю его. Будут спрашивать о царевиче должностные лица, отвечай, как я тебе сказал. Ну ступай с богом.

Долгорукий вышел, и на вопрос коллеги насчет настроения царя буркнул:

–– Как видишь, цел.

Глава девятая. Разговор с Веселовским

Веселовский знавал царя не по слухам. Он был и денщиком у него, и секретарем до Макарова. Адам знал, что настроение царя неисповедимо, особенно по утрам, потому и спорил с Долгоруким, пытаясь пропустить его вперед. Теперь он все же приободрился, повеселел, хотя и выглядел испуганным. Он тоже давно усвоил, что перед начальством надобно изображать трепет и страх, однако, сердце держать холодным. Он научился отличать настоящую опасность от мнимой. Но сейчас положение было непонятным даже для него, опытного дипломата и дельца.

Вот и сейчас венский резидент хладнокровно ждал, пока царь сам позовет его, хотя сие могло закончиться плачевно.

–Заходи, Абрам, заходи, – нетерпеливо кликнул Петр.

Веселовский несмело, бочком, вошел в комнату, дрожа, как после холодной воды, и показывая, что он дрожит.